Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Дмитрий встал. Будут еще уговоры боярские, толковня в думе княжой, многоразличная молвь на посаде, будут приходить к нему купеческая старшина и игумены монастырей, будет соборное, почитай, решение земли, во всех случаях, неясных по последствиям своим, предпочитающей то, что освящено обычаем и преданьем, – все будет! Но сейчас стоят в моленном покое княжеского дворца двое: великий князь московский Дмитрий Иваныч и его духовник, игумен Федор Симоновский, стоят и смотрят в очи друг другу, и князь говорит игумену:

– Будь по-твоему, отче! А за Киприаном сам и езжай! Тебя и пошлю!

Киприан, получивши посольскую грамоту и перечтя ее несколько раз, расплакался. Столько лет он добивался сего и уже приходил в отчаянье. И почему то, что должно было произойти тогда, когда был жив Филофей Коккин, когда казались возможными гордые замыслы объединить всех православных воедино, происходит только теперь? Воистину крестная дорога суждена рабу твоему, Господи!

Он встретил Федора, он говорил с ним, выяснив, что отношение к католикам у них одно и то же. Он с радостью устремил на Москву. Литовским князьям было в ту пору не до дел святительских, и потому отъезд Киприана никого из них не задел и не возмутил.

А Киприан тут только, поговоривши с игуменом Федором, начал понимать, как произошел удививший всех нежданный разгром Мамая этими русичами, не забывающими о благе страны прежде всего.

Прости, Господи, преосвященному митрополиту Киприану его невинную ложь, когда он занес в летописные харатьи, что будто бы сам встречал на Москве и благословлял князя Дмитрия, грядуща с победоносною ратью с Куликова поля! Прости, Господи, тем паче что не враз и не вдруг достался ему вожделенный московский владычный престол!

Глава четырнадцатая

Теперь мы должны понять, почему столь дружно выступившие против Мамая князья не пришли на помощь Дмитрию, когда явился Тохтамыш. Только ли в ослабе страны, в потерях воинов на Дону было дело?

Все, что делалось доднесь, являлось, говоря широко, исполнением воли покойного Алексия. Теперь же, после разгрома Мамая на Дону, эпоха сдвинулась, явились новые люди, жадные и нетерпеливые, и возник неотвратимый вопрос, что делать дальше? И вот тут Дмитрий под давлением новых советников заторопился, обложив данями вчерашних союзников своих. (До сих пор неясно, прав ли был Перикл, истративший деньги Афинского морского союза на строительство Парфенона и длинных стен. Всякое сильное центральное правительство защищает окраины свои от вражеских нахождений, но оно же и грабит окраины, сосредоточивая их богатства и силу в своих руках, и далеко не всегда тратятся эти богатства на строительство Парфенонов.) Но, во всяком случае, ничем иным нельзя объяснить, что низовские князья фактически не пришли на помощь Москве во время Тохтамышева набега. Ну а суздальские князья Василий Кирдяпа с Семеном – так те попросту перекинулись к новому хану, уговорив москвичей, оставшихся без руководства, сдать город.

Дмитрий, уехавший в Кострому собирать рать, не помышлял о сдаче Москвы, где как-никак оставалась Евдокия с детьми. Оставался и Киприан. Но вот вопрос: смог ли бы новый владыка, даже ежели бы и захотел, навести порядок в городе, где оставалась одна чернь (опытные воины и воеводы разъехались по своим деревням: шла осенняя страда, еще не завершилась жатва хлебов, да и никто из них не ожидал татарского нахождения)?

Не снимем вины и с князя Дмитрия. Он не только оказался посредственным политиком, оттолкнув от себя низовских князей, еще недавно, при живом Алексии, дружно выступавших «за един» и против той же Твери, и против Мамая. Он и полководцем оказался никудышным! Как можно было оставить Москву без воеводы, без опытного руководителя? Где был Боброк, коего Дмитрий оттолкнул, ревнуя к талану? (Судьба Боброка в чем-то чрезвычайно схожа с судьбою Жукова, отставленного от дел после войны. Вследствие чего была проиграна кампания в Корее.) Где были прочие толковые воеводы Москвы? Даже литвин Остей, прорвавшийся в город и первые дни успешно руководивший обороною, был послан не им, а, по-видимому, князем Андреем Ольгердовичем! Одной лишь удачной ошибки с татарами Владимира Андреича Серпуховского хватило, чтобы Тохтамыш предпочел отступить. Так можно ли было, не позорно ли было в этих условиях сдавать Москву! И вина в том, увы, на Дмитрии, а не на новом митрополите, малоизвестном московитам и зане неспособном овладеть ситуацией.

При сущем безначалии в городе началось невообразимое. Разбили боярские погреба, перепились, начались грабежи и всяческая неподобь. Киприан, увозя великую княгиню, с трудом вырвался из города. Хмельные защитники, отбив два татарских приступа, невесть с чего открыли ворота Тохтамышу. Город был завален трупами. Пожар истребил все книжные богатства, собиравшиеся Алексием многие годы, и все книги, свезенные в Москву из ближних монастырей и храмов.

Стыдного погрома этого Дмитрий так и не простил Киприану до самого своего конца.

Однако, как писали древние, и мы «на прежнее возвратимся».

Глава пятнадцатая

Еще не отшумели пиры, не смолкли колокольные звоны и ликования по случаю встречи нового митрополита и – подошло так – рождения нового потомка у Владимира Андреича, которого Киприану пришлось крестить, а Сергий, мало перебыв на Москве, направил стопы свои домой. Перед расставаньем они сидели с Федором в келье последнего в Симонове, вновь привыкая к спасительному одиночеству и тишине, отдыхая душой. Сергий давно уже не корил Федора даже про себя, убедясь, что племянник был прав, вырвавшись из укромной Троицкой обители сюда, на Москву. Сейчас преподобный сидел, слегка ссутуля спину, готовясь к долгому пути. (Обычаю своего пешего хождения Сергий не изменил и в старости.) Федор тоже сидел расслабленно и чуть потерянно, таким не видел его никогда и никто из братии, да и вообще никому, кроме своего дяди и воспитателя, не вверял игумен Федор сомнений своей души.

– Истинно ли то, что мы содеяли ныне? – вот о чем спрашивал сейчас Федор с мукою и тоской.

Сергий слушал его не шевелясь, глядя в трепетный огонек глиняного византийского светильника.

– Человек смертен! Вот ушел владыка Алексий. Скоро и мне! Наше время уходит, Федор, наступает иное, в котором надобнее такие, как Киприан, – с непривычною грустью вымолвил Сергий. – Мы были создатели, он – устроитель. Он сохранит митрополию, поддержит предание, и дело церкви Христовой продолжится в Русской земле. Чего ты хотел иного? Митяя? Пимена? Дионисия? Но последний – и нетерпелив и стар. И такожде не угоден Литве. А тех, кто станет излиха мирволить земной