Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Федор молчит. Всею кожей ощущая правоту слов наставника, отвечает медленно:

– Мне ведомы его знанья, ум и талан. Киприан ставлен патриархом Филофеем и был его правою рукою, и он не допустит католиков на Русь, все так! Но меня страшит его суетность, его любование собой! Я не вижу в нем величия веры!

– Меня страшит иное, – помолчав, возражает Сергий. – Самолюбование всей земли! Грех гордыни навис над Русью и не окончил с битвою на Дону, но паки возрос в сердцах! Ведом тебе этот Софроний Рязанец? Тот, что сочинил для князя Дмитрия «Слово» о побоище на Дону?

– Ведом. Он, и верно, с Рязани. Из Солотчинского монастыря. Человек книжный. Принес с собою «Слово» некое о походе на половцев путивльского князя Игоря и, поиначив многое, по «Слову» тому написал иное, о днешнем одолении на враги!

– Ты чёл то, прежнее «Слово»?

– Чёл, но бегло. Строй речи там древен, местами неясен, но зело красив!

– То, прежнее «Слово», как баяли мне, являлось плачем, словом о гибели. Софроний же поет славу. И вместе с тем указывает чуть ли не четыреста тысяч убиенных русских ратников. А воротилась десятая часть… Что будут мыслить потомки об этом сражении? Учнут ли небрегать жизнями ратников, восславив толикое множество потерь? Мне страшно сие!

– Но ведь и вправду на Куликовом поле легла едва ли не треть войска!

– Треть, но не девять из десяти! Нельзя гордиться пролитой кровью, Федор! Некому станет пахать пашню и плодить детей. Земля должна жить, а для сего надобно отвергнуть гордыню ратную, заменивши ее молитвой и покаянием. Как сего достичь в днешнем обстоянии нашей жизни?

– Воззвать ко князю? – с нерешительною надеждой произносит Федор.

Сергий, отрицая, покачивает головой.

– Скорее ко Господу! Князя мог остановить, и то не всегда, один лишь владыка Алексий! И молиться ныне надобно так: сохрани и помилуй, Боже, Русскую землю, впавшую в непростимый грех гордыни и ослепления! Ибо ратная слава тленна, и удачи скоро смывает бедой. Дай, Господи, Русской земле мужества и терпения! Дай силу выстоять в бедах, но не возгордиться собой!

– Ты скоро на Дубну? – после долгого молчания спрашивает Федор.

– Да, возвожу новый монастырь по князеву слову!

И опять молчат. Где-то сейчас ссутулившиеся над листами плотной александрийской бумаги писцы прямым уставным почерком переписывают священные книги. Другие живописуют иконы, разрисовывают и золотят буквицы. Творится медленное, неслышное и благодатное, как просачивание воды сквозь почву, дело культуры. Неслышимое в лязге железа и бранных кликах, но безмерно более важное, чем все подвиги воевод.

Сергий смотрит в огонь, в полутьме чуть мерцает его лесной, настороженный взор. Худое лицо с западинами щек недвижно и скорбно. За бревенчатыми стенами келий – терема и сады, расстроившаяся, раз от разу хорошеющая Москва. Дальше – леса, поля и пажити, города и деревни, бояре, кмети, смерды, и все это множество людское духовною опорою своей числит (даже не ведая о том) вот этого одинокого старца, что встанет скоро, превозмогши временную ослабу плоти, и уйдет в ночь один, по глухой дороге, хранимый Господом, хранитель Русской земли.

К осени 1381 года Пимен воротился в Москву. Князь уже все ведал заранее. Четверо убийц Митяя были схвачены и казнены. Пимена, не давши ему встретиться с великим князем и отобрав священные регалии, умчали в Чухлому, в заточение. Киприан на недолгий, как оказалось, срок торжествовал победу.

Глава шестнадцатая

Биография Тохтамыша способна поставить в тупик любого исследователя. Полководец, провоевавший всю жизнь и значительное время шедший от успеха к успеху, хан, объединивший Белую, Синюю и Золотую Орду, то есть хотя бы в этом сравнявшийся с Батыем, любимец многих и многих эмиров и беков, политик, который, уже будучи разбит, дарит, по праву владения, незавоеванную Русь Витовту, многолетний соперник великого Тимура, хозяин степи (Дешт-и-Кипчака), памяти о котором хватило в народе на то, чтобы и дети его долгое время еще претендовали на ханскую власть в степи, – короче, любимец и баловень судьбы, предводитель сотен тысяч конных воинов, он, провоевавши всю жизнь, не выиграл меж тем ни одного, подчеркиваем, ни одного большого сражения! Политика его, та же борьба с Тимуром, была самоубийственной как для самого Тохтамыша, так и для всей Орды, а клятый поход на Москву оттолкнул от него сразу же всех возможных и верных союзников в русском улусе. К власти над Белой Ордой он пришел после четырех сокрушительных разгромов войсками Урус-хана, после чего был попросту избран огланами покойного победителя на освободившийся престол! Такими же разгромами оканчивались все его встречи с Тимуром. Мамая он победил потому, что войско Мамая без боя перешло на его сторону. А поход на Русь был волчьим, воровским набегом, решительно ничего не изменившим в расстановке политических сил, ибо Москва сохранила и великое княжение, и всю ту власть, которая была ею добыта в предшествующие десятилетия стараньями Калиты, Симеона и владыки Алексия.

И возникает недоуменный вопрос: почему?! Почему его столь упорно поддерживал и столь долго щадил Тимур? Почему белоордынцы из всех возможных чингисидов избрали именно его? Почему поддержала Тохтамыша Мамаева Орда? Что нашли, наконец, в этом гордом, властительном и бездарном эпигоне, похоронившем древнюю монгольскую славу, князья суздальского дома, решившие с его помощью переиграть уже проигранный спор с Москвой, на каковом пути потеряли они все, что имели допрежь, и едва не потеряли даже свои головы? Все это труднообъяснимо, точнее, необъяснимо никак!

И даже то спросим: да был ли Тохтамыш на самом деле? Или это сгущенный фантом, последняя воля степи, мечта огланов и беков восстановить утерянное величие кочевой державы, мечта, вполне случайно прикрепившаяся к смуглому юноше с горячими глазами, который упорно хотел драться, не умея побеждать, хотел быть (и был) правителем, так и не научившись управлять до конца дней своих?

Разумеется, о походе на Русь толковали многие ордынские беки, переметнувшиеся от Мамая к Тохтамышу, не утеряв желания сквитаться за разгром на Дону. И Василий Кирдяпа в многолетней злобе на Дмитрия понуждал нового хана к походу на Русь. И в конце концов смуглый горячий мальчик в ханском дворце решается на непоправимую для себя и Орды авантюру.

И вот еще один тягостный исторический вопрос: зачем? Великое княжение, более того, вотчинное, наследственное право владения владимирским столом осталось в руках Москвы. То есть никакого пересмотра сотворенного Алексием государства не произошло. С другой стороны, и дружественных, чистосердечных союзнических отношений после того не