Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина

от широкой входной двери к алтарю, луч солнечного света и ярко-жёлтый цветок, ожидающий, когда его поднимут. Было очень трудно наклоняться в туго накрахмаленном батистовом платье, и мои узкие панталоны чуть не лопнули, а большой бант на задней стороне пояса от этих усилий даже упал мне на локоны. Но всё было тщетно.

"Брось и иди дальше", – неумолимо промолвил знакомый голос. И много раз в последующие годы мне казалось, что я слышу этот голос и те же самые слова: "Брось и иди дальше".

* * *

Я также помню, как упала в фонтан перед террасой. Наклонившись посмотреть, как там плавают золотые рыбки, я потеряла равновесие и упала в воду вниз головой. И в этом случае я вижу и ощущаю всё происходившее так живо: зеленоватый мраморный бортик, бешено мечущихся вокруг золотых рыбок, искрящуюся холодную воду и огромные загорелые руки выуживающего меня оттуда садовника. Затем же – ужасные эмоции от мокрой, прилипшей к моему маленькому телу одежды, а также резких и жгучих шлепков сзади, чуть пониже сочащегося пояса.

И я действительно помню свой первый снег, когда, одетая в розовое бархатное пальтишко, шляпку и войлочные валеночки до колен, я ступила в тихий, примолкший белый мир. Белое небо, белая земля, белые деревья, белые кусты и повсюду мягкое падение гигантских белых снежинок. Они цеплялись за мои ресницы, щекотали мне щёки, непрерывно ложились на муфточку, плечи и шляпку. В восторге я запрокинула голову и открыла рот, чтобы их ловить, но голос, который управлял тогда моим маленьким существом, тут же произнёс: "Нет, детка, нет. Не делай этого! Закрой рот и дыши только носом".

Позже я научилась трюку падения лицом вперёд с одновременным набиванием рта снегом или откусывания кусочка алмазной сосульки и держания его за щекой, пока тот не растает. Оба фокуса было совсем даже нелегко исполнить под неусыпным присмотром, но, о, какой же была моя радость, когда это удавалось.

Удивительно, как ощущения и звуки продолжают в нас жить. По сей день, если я захочу, я могу отчётливо услышать голос Няни, рассказывающей сказку тысячелетней давности, или Ваньку с Танькой, трещащих, словно сороки, или Папусю, заливающегося смехом, или Мамусю, нежно произносящую: "Послушай меня, дорогая моя детка, и я расскажу тебе историю, что случилась в незапамятные времена".

И мои пальцы так ясно, так чётко помнят прикосновения к давным-давно сгинувшим вещам: форму любимой маминой броши, которую она очень часто носила, её кольца, фактуру некоторых платьев; танцующие фигурки на моей бело-синей веджвудской чашке, из которой я пила горячее молоко; мою зелёно-золотую книжку с детскими стишками; тугой атласный бант на чепце Няни; жёсткие взъерошенные лохмы Ваньки и мягкие Танькины кудряшки …

Всякий раз, когда я хочу пробудить их, эти ощущения возвращаются, а вместе с ними оживает и прошлое, пусть даже всего лишь на несколько мимолётных мгновений.

Папуся, Мамуся, Няня, мисс Бёрнс – все те, кто окружал меня в детстве, возвращаются к жизни, как будто никогда меня и не покидали.

Няня, типичная старомодная русская пестунья, дородная, спокойная, сердечная и заботливая, хотя подчас и с проявлениями вспыльчивости, была мне, естественно, ближе всех, поскольку заботилась обо мне с момента моего рождения и до самого замужества. Выходец из хорошей и крепкой крестьянской семьи, проживавшей в нашем родовом селе Стронское, она сначала стала кормилицей Папуси, сразу после того, как его мать умерла при родах, а затем и его нянькой, оставаясь ею до тех пор, пока ему не исполнилось семь. После этого заботу о нём взял на себя гувернёр, однако Няня осталась в доме, и в её обязанности входило следить за тем, чтоб должным образом была заправлена его постель, нагрета ванна и почищены зубы, а ещё латать его одежду, штопать носки и выхаживать его, когда он хворал. Как только он умудрялся заболеть, она вновь брала на себя полноценный уход, перебираясь в его комнату со всем своим скарбом – в основном иконами, книгами и домашними лекарствами, – пока тот окончательно не поправлялся. Тогда она возвращалась в свою коморку, находившуюся через коридор напротив, постоянно держа дверь приоткрытой, чтобы отслеживать приходы и уходы своего любимого маленького Всеволода и быть уверенной, что всё в полном порядке. Если же она замечала что-то, что ей не нравилось, то выходила и поднимала шум.

Эта её коморка была нашим самым любимым помещением во всём доме. Украшенная иконами, перед коими горели синие, зелёные, красные и жёлтые лампады, мерцавшие в полутьме, будто огоньки на рождественской ёлке, она всегда была жаркой и таинственно пахла розовым маслом, ладаном, лавандой, одеколоном, чаем и карамелью, сдобренной соком ароматных груш. В главном углу под лампой с абажуром стояло глубокое кресло, а рядом на миниатюрном столике в гордом одиночестве лежала Библия.

"Никогда не помещай рядом с Библией какую-то другую книгу, – твёрдо говорила она, – и ни за что на свете не клади ничего поверх неё, потому что сие есть великий грех".

На другом столе побольше стояли во множестве томов "Жития святых" и прочие труды на религиозную тему, а также из области фольклора.

Всеволод обожал её, и постепенно она стала в Дедусином вдовствующем домовладении всемогущей. "Няня" для членов семьи и "Анисия Павловна" для всех остальных, она управляла течением домашней жизни отца и сына в своей сильной, спокойной, разумной манере, следя за тем, чтоб всё делалось так, как до́лжно. Ибо разве не поклялась она несчастной юной лежавшей на смертном одре княгине Ольге, что она, Анисия, будет заботиться о Всеволоде, как о собственном ребёнке, да поможет ей Господь Бог? И она добросовестно исполнила свою клятву, а когда тот женился, естественно, как само собой разумеющееся, взяла на себя полную заботу о его троих отпрысках: Ваньке, Таньке и Тамаре.

Будучи молодой неграмотной крестьянкой, когда впервые попала в дом Стронских, она очень скоро выучилась читать и писать. Потом же жадно впитывала всё, что попадалось ей под руку, и с годами её знания Библии, житий святых и бесчисленных русских сказок стали феноменальными. Она могла дословно цитировать длиннющие отрывки из Ветхого и Нового Заветов, в мельчайших подробностях описывать земной путь любого святого, о котором вдруг заходила речь, и часами рассказывать бесконечные сказки, коими легко можно было бы наполнить множество толстенных фолиантов.

Кроме того, она разработала ряд ежедневных ритуалов, которые мы, её подопечные, были обязаны неукоснительно исполнять. Если мы что-либо ненамеренно упускали