Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина

* * *

Таков был старомодный и высокопарный рассказ Натальи. Но она оказалась права. Однажды, когда я уже была замужем и отчаянно несчастна, моя мать поведала мне историю моего рождения. Я полагаю, она думала, что этим поможет мне решить мою проблему, чего, разумеется, не случилось, так как наши казусы были столь же различны, как и два вовлечённых в них мужчины, её и мой мужья. Но подробный рассказ вкупе со сдержанными и выверенными версиями доктора Руковского и старой Фроси дали мне ясное понимание того, как появилась я на сцене.

Девяностые

Марина Стронская была, мягко говоря, расстроена. Вытянувшись во весь рост на низкой и широкой кровати, на которую, несмотря на своё "состояние", вот уж без малого полчаса назад как самым неосмотрительным образом бросилась, она теперь лежала там в плачевном виде викторианской скорби. А у её постели, заботливо склонив над ней свои пожилые встревоженные лица, стояли её личная горничная Фрося и семейный врач, доктор Руковский. Молча они укрыли Марину её любимой голубой шалью, и поглаживали её по плечам, и ласкали её руки, и пытались разогнуть её сжатые в маленькие, ритмично бившие по кровати кулачки пальцы. Однако всё было тщетно. В том редком порыве гнева, что был для неё совершенно необычен, она оттолкнула стакан с успокаивающими лаврово-вишнёвыми каплями домашнего приготовления, которые врач умолял её выпить, и сорвала со лба платок, смоченный одеколоном, – неизменное Фросино средство первой помощи от всех болезней, – и отправила закупоренный пробкой-короной зеленоватый стеклянный флакон с нюхательной солью в полёт через всё помещение, и тот остался лежать в самом дальнем углу, по дороге разбив изящную, переливавшуюся всеми цветами радуги венецианскую вазу, и напугав до истерики щебетавшего и трепетавшего Маэстро, почтенную канарейку с гор Гарца, и возбудив легко вызываемое любопытство чёрно-золотистой кривоногой таксы Либер Генрих, сразу же понюхавшей содержимое открывшегося флакона, а затем громко чихнувшей и возмущённо потёршейся своим длиннющим носом о мягкий ворс шелковистого ковра.

"Княгиня Марина Михайловна, если б Вы только выпили эти капли, то сразу бы почувствовали себя лучше", – уговаривал Доктор мягко и убедительно, а Фрося, встав у кровати на колени, стала увещевать самым заискивающим голосом: "Я умоляю Вас, Голубка моя, моя славная Княгинюшка, сделайте так, как просит вас Господин, наш истинный Джентльмен, Доктор. Вы просто обязаны перестать рыдать таким неподобающим образом. Это опасно, это неправильно. Посмотрите, как трясётся Ваш бедный маленький животик! Коли Вы не желаете пожалеть себя, то пожалейте хотя бы нерождённого ребёнка, невинную овечку, небесного ангела. Иначе Бог будет очень недоволен и накажет Вас, моя маленькая Мамулька. Так что я умоляю Вас, прекратите же это немедленно".

Но Марина Михайловна не обращала ни на кого из них ни малейшего внимания и, сотрясаясь с головы до ног, продолжала всхлипывать.

"О, если б мы только могли остановить этот нервный припадок и заставить её немного расслабиться, – прошептал, озабоченно нахмурив лоб, доктор Руковский. – Он крайне вреден для неё, это реально так после столь ужасного падения. Как-никак пошёл уж восьмой месяц, а он всегда, знаете ли, опасен".

"Как насчёт того, чтоб привести двойняшек? Может, она хоть при них перестанет плакать", – прошептала в ответ Фрося, смахивая слёзы сочувствия, то и дело наворачивавшиеся и стекавшие по её морщинистым ланитам.

Но Доктор покачал головой. Нет, так не пойдёт. Ведь дети никогда не видели свою мать в таком плачевном состоянии. Это напугало бы их и стало б для них шоком, который мог оставить на всю жизнь самые неприятные впечатления.

"Нет, Фрося, если она в ближайшее же время не успокоится, я дам ей дозу чего-нибудь эдакого, что действительно её утихомирит".

Но в этот миг дверь медленно приоткрылась, и в узком проёме показалось полное и во все остальные дни румяное и весёлое лицо супруга Марины, князя Всеволода. Однако на этот раз лицо это было каким угодно, только не румяным и весёлым, и на нём застыло весьма жалкое выражение щенка-переростка породы сенбернар, которого вот только что застукали за крайне дурными проделками и который заведомо знал, что неминуемо будет наказан.

Бросив встревоженный взгляд на распростёртую на кровати фигуру, он приоткрыл дверь чуточку пошире и выразительно взмахнул руками, для начала указав на левую сторону груди, затем же в направлении потолка, дабы этой экспрессивной пантомимой дать понять и Доктору, и Фросе, что у него теперь разбито сердце и, Бог свидетель, что он абсолютно невиновен и готов на всё, чтоб оказать какую-либо помощь. Через мгновение открыв дверь ещё шире, чтобы проём смог пропустить его упитанное тело, он на секунду задержался на пороге, расставив свои руки так, словно балансировал на туго натянутом канате, а затем пустился осторожно, на цыпочках пересекать пространство комнаты, при этом на каждом своём шаге безбожным образом скрипя высокими, вплоть до колен, тяжёлыми, из хрома, смоляными сапогами. Благополучно преодолев всё расстояние, лежавшее между дверью и кроватью – что было сделать не так-то и легко из-за скопления миниатюрных "пуфиков", и столиков, и стульев, загромождавших спальню и стоявших на пути, – в конце концов он опустился на колени, и жуткий хруст его болезненных суставов напомнил треск торжественного фейерверка. Проделав это всё, он неуверенно приник губами к самому носку домашней туфельки сверкающего бронзового цвета своей супруги.

"Ах, Маринушка, Марина, дорогая моя Цыпа, ну, пожалуйста, позволь мне объясниться, – бубнил он ей подобострастно, и над его печально опущенными губами топорщились так неуместно свирепо выглядевшие пышные усы. – Ты поняла всё совершенно превратно, ма Мари́ш адорэ́ (фр. – 'моя любимая Маришка'), – продолжил он, переходя на французский, который они всегда использовали в интимные моменты. – Это просто ошибка, ма шери́ (фр. – 'моя дорогая'). Ты только выслушай меня, и я донесу до тебя всю правду, и мы вместе над ней похохочем. О, как же мы, моя Сладость, станем смеяться – ты со своим милым 'хи-хи' и я со своим зычным 'хо-хо'".

При звуке его голоса Марина, полностью закрыв лицо руками, застыла неподвижно.

"Послушай, дело обстояло вот как, – откашлявшись, нервозно начал Всеволод, как только Доктор с Фросей тихо удалились. – Я тогда был в ванной и тут понял, что