Тысяча кораблей - Натали Хейнс

Что он сделает, если Агамемнон внезапно смягчится и отпустит Хрисеиду? Ей больше всего на свете хотелось вернуться в Трою, но она не обманывалась насчет кары, которую наложит на нее отец за унижение его жреческого достоинства перед войском захватчика.

— Аполлон не накажет того, кто выпроводит тебя из лагеря за дерзость и сумасбродство, — заявил Агамемнон. — Нельзя безнаказанно испытывать терпение противника.

— Очень хорошо, — ответил Хрис, приосанившись. Судя по его виду, он ощущает почти облегчение, подумала Хрисеида. Ее отец предпочитал соглашению распрю, а обсуждению — битву. — Таков твой ответ? Ты не вернешь мне дочь, как требует Аполлон?

— Я не верну тебе дочь. По-моему, ты богохульствуешь, старик: ты не столь благочестив, как хочешь нас уверить. В моем стане ты разбрасываешься не требованиями Аполлона, а лишь своими.

— Если ты желаешь верить в это, я, бесспорно, не сумею тебя разубедить. — Теперь ее отец почти шептал. В детстве Хрисеида больше всего боялась именно такого тихого, сдерживаемого гнева. — Я не смогу. Но Аполлон сможет.

Агамемнон велел двум воинам:

— Отведите его за укрепления. Я не убью жреца, даже если он того заслуживает. Слышишь? — рявкнул он Хрису. — Ты покинешь мой лагерь целым и невредимым, хотя твое высокомерие невыносимо.

Хрис на мгновение замер на месте, а сзади подошли двое солдат и схватили его за руки. Когда жреца потащили прочь, взгляд его внезапно обратился к Хрисеиде, которой было почти не видно из-за шатра. Она почувствовала, как краска снова заливает ее щеки, словно отец дал ей пощечину.

— Я заберу тебя домой! — крикнул Хрис девушке, и эти слова (при всем ее унижении) прозвучали не как угроза родителя, отчитывающего непослушного отпрыска, но как обещание отца дочери. Вспоминая об этом ночью, когда греческий царь забылся мертвым сном в своем вонючем шатре, Хрисеида никак не могла взять в толк, откуда отец узнал, что она здесь, и как она услышала его, когда никто, казалось, не заметил его выкрика.

* * *

Брисеида сидела на низком ложе и расчесывала волосы. Друг Ахилла, Патрокл, неотрывно смотрел на нее, как бывало каждую ночь с тех пор, как она появилась в лагере мирмидонян.

— В жизни не видел таких волос, — тихо проговорил он. — Они похожи на мед, льющийся из кувшина.

Брисеида с детства слышала подобные восторги. Проходившие мимо мужчины и женщины останавливались, чтобы прикоснуться к ее волосам и отметить их необычайный цвет. Она знала, что именно своей красоте обязана мужем, теперешним рабством и всей жизнью. Если бы муж не искал ее руки, если бы греки не заметили ее, она могла бы остаться свободной. А может, ее убили бы прямо там, на месте.

— Ты всегда выглядишь такой грустной? — продолжал Патрокл.

Подавив желание закричать, Брисеида задала вопрос:

— У тебя есть сестра?

Он покачал головой.

— А мать?

— Она умерла, когда я был маленьким. Я ее не помню.

— Кого ты любишь больше всего?

Патрокл на мгновение задумался.

— Ахилла, — пожал он плечами. — Мы с детства близки.

— Можешь представить, какие чувства ты испытал бы, если бы его у тебя отняли? — спросила Брисеида.

— Хотел бы я посмотреть на того, кто рискнет это сделать, — улыбнулся ее собеседник. — Его ждет мгновенная смерть от руки Ахилла.

— А если кто-нибудь отнимет тебя у него? Вероятно, твой меч не так проворен?

Брисеида думала, что Патрокл покраснеет при напоминании о собственной второсортности, но нет. Его преданность Ахиллу исключала зависть.

— Тогда я буду чувствовать то же, что и ты, — ответил он. — Глубочайшее несчастье.

— Твой лучший друг у меня на глазах уничтожил мое счастье. Я видела, как родные истекали кровью на песке. Как ты можешь спрашивать, почему я такая грустная?

— Я не спрашивал, почему ты грустная, — поправил Патрокл. — Я спросил, всегда ли ты грустишь. Страдание заостряет твои черты. Здесь у тебя впадинки. — Воин протянул руку и коснулся ее скул, потом ключиц — сначала одной, затем другой. — Интересно, ты всегда так выглядела или это следствие обращения в рабство?

— Свобода значит для меня меньше, чем мое горе, — ответила Брисеида. — Я с радостью отказалась бы от свободы, чтобы защитить мужа и братьев.

Однако ты все потеряла. Боги покровительствуют Ахиллу. Ваш город должен был признать свое место в истории и сдаться. Теперь все, что останется, — лишь полстрочки в поэме об этой войне.

Брисеида сердито покосилась на Патрокла, но поняла, что он не пытается ее задеть. Все греки одинаковы: они не усматривают ценности ни в ком, кроме себя.

— Жизни моих родных нельзя измерить их смертью. Твоему другу остается только надеяться, что поэты отнесутся к нему благожелательно. Многие не сочтут доблестью убийство старика и его жены. Возможно, они поведут речь о его бессмысленной жестокости и нечестии.

Патрокл рассмеялся:

— Ахилла назовут величайшим героем из когда-либо живших на свете. Что значит убийство твоих близких в сравнении с сотнями душ, уже отправленных им в царство Аида?

— Это единственное мерило славы? Убить столько людей, чтобы потерять им счет? Не делая различий между воинами и безоружными мужчинами и женщинами?

— А ты изрядная спорщица, рабыня, — заметил Патрокл. — Твой муж, похоже, был терпеливым человеком.

— Не смей упоминать моего мужа, — отрезала Брисеида, — или я вообще не стану с тобой разговаривать.

Повисло молчание. Женщина гадала, что́ предпримет Патрокл в ответ на ее гневный выпад. Некоторое время он сидел, не говоря ни слова, потом вскочил и стал расхаживать по шатру. Затем взял гребень из рук Брисеиды и положил на ложе рядом с ней.

— Не знаю, сколько дал Ахилл тем стражникам, чтобы помешать Агамемнону заполучить тебя, — сказал он, — но ему стоило удвоить эту цену.

Брисеида не ответила.

* * *

На следующий день пали первые козы. В этом не было ничего необычного, так как козы на Троянском полуострове были существами тощими, не отличавшимися ни шелковистой шерстью, ни упитанностью, как в Греции. Так что никто не озаботился гибелью животных. Но