День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

«Вот умру и унесу тебя с собой, золотцо, – говорил он. – Боишься? А унесу, унесу, золотцо!»

Юлии никогда не забыть его особенное слово, которое он часто повторял, – «золотцо»…

И это грустное воспоминание будто действительно уносит с собой частицу ее желаний и надежд, охлаждая проснувшееся в ней трепетное чувство.

Долго-долго еще Юлия думала то о неизвестном лейтенанте флота, то о Григории.

Ей нравились отзывчивость Григория, мягкость во взаимоотношениях с людьми, доброта, честность. Он никогда не говорил, что он совершенен, и вместе с тем она считала его человеком, которому нечего добавить, чтобы он был лучше. И потому она могла полюбить Григория умом. Но в сердце был холод…

И почему тень неизвестного лейтенанта флота уже второй год как бы сковывает все ее чувства и желания? Как только она начинала думать о нем, сразу же что-то щемящее, приятное и горячее сжимало ее сердце. Хотела бы она сейчас, сию минуту пережить заново ту встречу у Дворцового моста!.. Теперь-то она не отдала бы раненого моряка тому патрулю, который унес его неведомо куда.

Но заново пережить нельзя…

Из комнаты Григория все так же струился мягкий, приветливый свет. Григорий тоже не спит…

Всю эту ночь после разговора с Юлией Григорий просидел у себя на диване. Ему просто страшно было признаться себе в том, что она никогда не будет любить его… А это он теперь так ясно видел! Заснуть Григорию так и не удалось, и на рассвете он ушел в геологоуправление.

Глава шестая

1

Этот дом знали в городе все. Он был выстроен лет пятьдесят назад на самой окраине. Тогда, в те далекие дни, он был самым замечательным домом во всем городе, если не считать домов миллионера Гадалова. И даже с гадаловскими домами он спорил своей красотой. Трехэтажный, с большими широкими окнами, лепными украшениями, с двумя подъездами. За высокой железной оградой высились огромные тополя.

Шли годы. Город разрастался вширь и ввысь. Появились здания новейшей архитектуры, и дома гадаловские, и этот, за железной оградой, уже не считались замечательными.

Незримые нити связывали этот дом с далеким Севером, Саянским хребтом, с таймырскими тропами, с тайгой… Люди уходили отсюда во все концы Восточной Сибири. Этот дом жил бурной жизнью рудоискателей. В стенах его билось горячее сердце. Тут жила мысль, ищущая, дерзающая мысль человека.

Одуванчик недолюбливал дом геологоуправления. Тут надо творить. Мыслить. Искать и находить. А Матвей Пантелеймонович любил пофилософствовать вообще, на любую тему, только не о том, как и где искать железо, огнеупоры, медь, олово, бокситы, каменный уголь, мрамор… Ему бы старую Сибирь, таежную, медвежью! Вековой кержацкий дух старообрядческой деревни!.. Но всего этого нет, а есть обширный кабинет с табличкой «Старший геолог». Есть три окна, выходящие в ограду. Шкафы. И дела, дела. А ко всему – Муравьев, враг праздности. Враг пустословия. Он все видит. Ему верят. Это он подбивает разведать всю Северо-Енисейскую тайгу! Дикая фантазия. Сумасбродство. Трудно жить и работать с таким человеком. И он не один. Их много таких, беспокойных и настойчивых: Ярморов, Катерина Нелидова, Анна Нельская, Сергей Всеволодов, Миханошин. А кто они? Недавно оперившиеся птенцы.

Работать, искать и находить!..

Одуванчик смотрит в окно. Брезгливо морщит губы. Перед окном, в ограде, автомашины, штабеля буровых труб, дизельные моторы, генераторы, локомобили, разобранные фермы буровых вышек… И серое небо. Студеное. Одуванчик вздрогнул и, ткнув папиросу в пепельницу, подняв брови, с недоумением посмотрел на Муравьева. И как это он входит бесшумно?

– М-м… Вы ко мне?

Муравьев молча положил перед Матвеем Пантелеймоновичем кипу бумаг.

– Что тут за кружева?

– То есть… позвольте… Кружева?

– Что вы тут выдумываете? – так же строго продолжал Муравьев. – Вы за или против разведки в отрогах Талгата? Ничего не понимаю! Это же проект Ярморова и Нелидовой. Где их маршруты? Объяснительная записка? У вас? Почему не согласовали с Новоселовым? Давайте мне точные расчеты, Матвей Пантелеймонович. Где бурить? Чем бурить? Точнее, точнее. И без общих мест. Туда отправляем оборудование, тракторы, моторы, автомашины… Туда едут люди. А вы? Вы еще считаете вопрос проблематичным? Старая история, знаете ли. План работ будем слушать в среду.

Муравьев оставил бумаги и собрался уходить. Губы Матвея Пантелеймоновича задрожали.

– Нет, позвольте. Позвольте… – Одуванчик забеспокоился. – Я… Я Талгат не беру на свою ответственность. Доподлинно. Я не верю в мрак таинственной неизвестности! А дела Талгата мрачны. Там только платина. Только платина кое-где. А то, что мы ищем… То, что мы ищем, того нет. М-да… Это фантазия Ярморова. Фантазия! Не верю! Надо проверить.

– Не верите? – Голос Муравьева холодный. – Не верите? А во что вы верите? В Барсуки верили? Нет. А там марганец. В Аскиз верили? Нет. А там железо. В Приречье верите?

Ага! Он намекает на Северо-Енисейскую тайгу? Да, да. Прощупывает позицию Матвея Пантелеймоновича, Но не так-то просто прощупать Одуванчика! Одуванчик не из робкого десятка. Но надо выждать время… Ответить дипломатичнее, так, чтобы Муравьев не почувствовал в нем открытого противника.

– В Приречье? – с ухмылочкой переспросил Матвей Пантелеймонович. – М-м… Как вам сказать. Грандиозная проблема!.. М-м. Вероятно, там что-то есть. Что-то есть. Край далекий. Не тронутый разведкой. М-м… В доподлинном смысле.

– Ну-ну, – буркнул Муравьев. – План работ слушаем в среду, – и медленно пошел к двери.

«Однако он сегодня в пресквернейшем расположении духа, – отметил Одуванчик. – Что бы могло быть тому причиной? Таинственный мрак душа человека. Но, надо думать, до среды его волнения улягутся и план он утвердит».

Успокоив себя так, Одуванчик вышел в коридор, побеседовал с геологами в коллекторской и в обеденный перерыв в буфете, за одним столиком с покладистым Чернявским, подкрепился индийским чаем.

– Люблю этот чай, – сообщил Одуванчик. – В нем есть какая-то сила проникновения в кровь человека. Моя Анна Ивановна пьет его до перебоев сердца. И вот я пристрастился. А вот другое что не могу. Претит. А вы обожаете?

Чернявский широко зевнул, протер заспанные глаза.

– Чай? Какой чай? Дрянь такую не пью, – решительно отверг он. – Я обожаю водку с хреном. Вы не пробовали водку с хреном?

Одуванчик опасливо повел головою справа налево и, видя, что сослуживцы не обращают внимания на их разговор, наклонился к уху Чернявского и таинственно предупредил:

– От вас пахнет, Тихон Павлович. Весьма. И хреном, и водкой. Это в определенном понятии вещь недопустимая, хотя вы и есть человек, отдыхающий после полевых работ, но все-таки находитесь в