День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

пережевывая мясо. – Что Барени? Мрак таинственной неизвестности!.. А вот тут я живу, доподлинно! Еще бы мне купить где-нибудь радиолу или фортепьяно, м-да. Так это, для полноты картины!..»

Но квартира четы Одуванчиков и так являла собой довольно законченную картину мещанского благополучия.

Каждый, кто побывал в этой квартире, испытывал неприятное давящее впечатление от обилия всевозможных вещей, забивших комнаты. Тут было множество столов, столиков, шкафчиков, полочек, этажерочек, тумбочек, мягких стульев и простых табуреток, два дивана, два гардероба, буфет, кровати… Все эти вещи были чинно расставлены по своим местам и украшены всевозможными салфеточками и скатерочками; застланы разнообразными коврами и покрывалами. На столах, комоде, этажерках, тумбочках, буфете и даже на гардеробе стояли разные флакончики, коробочки, статуэтки. И все это скопище вещей говорило о полном безвкусии хозяев и об их упорном стремлении к накоплению. Все эти вещи своим чопорным видом мешали бы настоящему человеку свободно двигаться и думать. Казалось, каждая вещь кричала: «Не задень меня! Не помни! Не урони! Не поцарапай! Не толкни!..» И каждая из них как бы говорила: «Не я создана для того, чтобы человеку было хорошо и удобно, а человек создан для того, чтобы мне было хорошо и удобно!»

Но этот душный мир вещей и был той стихией, в которой так свободно чувствовали себя супруги.

После сытного ужина Матвей Пантелеймонович в прекрасном расположении духа удалился к себе в кабинет и, картинно выбросив вперед ногу в фетровом сапоге, откинув голову назад, величественно уставился в угол потолка, на густую паутину.

«Гм! Что бы это могло быть? – думал Одуванчик. – Мне кажется, в доподлинном смысле, там паутина! М-да, паутина».

В этот момент за спиной супруга остановилась черноволосая Анна Ивановна, и она так же, как и ее муж, слегка запрокинув голову, молча уставилась в тот же угол на паутину и задумалась: надо ли паутину смести или оставить ее до новогодней уборки?

Из состояния глубокой задумчивости супругов вывел чей-то стук в дверь. Анна Ивановна, покинув наблюдательный пост, выплыла, подобно ладье, в переднюю, и вскоре там раздался ее восторженный возглас: «Аркадий Мелентьич!.. Аркадий Мелентьич!..» На голос жены вышел и Матвей Пантелеймонович с сияющим лицом и, встретив своего покровителя и единомышленника профессора Милорадовича, казалось, готов был растаять от умиления. Одной рукой он помогал профессору избавиться от пальто, подбитого лисьим мехом, в другой артистически, на отлете держал шляпу, трость и перчатки профессора. Анна Ивановна кинулась в гостиную собирать на стол, сопровождая свои движения восклицаниями: «Аркадий Мелентьич! Аркадий Мелентьич!..»

Между тем профессор Милорадович, отпрыск некогда знаменитых санкт-петербургских господ Милорадовичей, приветливо улыбаясь, вошел в гостиную, проследовал за хозяином в кабинет и весьма осторожно опустился в кожаное кресло. Все с той же приветливой улыбкой на розовых губах он сообщил:

– А я к вам с приятнейшей новостью! К нам едут гости из Америки!

– Гости из Америки? – переспросил Матвей Пантелеймонович, весь превратившись в слух. – Что вы говорите!.. Из Америки? Что вы говорите!..

– Что там такое? – раздался из гостиной голос Анны Ивановны.

Матвей Пантелеймонович поспешно ответил на вопрос жены и, торопливо размяв в пальцах папироску и подав ее Аркадию Мелентьевичу, с нетерпением ждал подробностей.

– Едут, едут, едут!.. Через Владивосток, – сказал Аркадий Мелентьевич, гася в углах пухлых губ елейную улыбку и придавая своему лицу серьезное выражение.

– М-да, что бы это значило? – Одуванчик, склонив голову к плечу, задумался.

– Это значит, что нам, русским ученым, выпала счастливая возможность встретиться с просвещеннейшими людьми, – ответил Милорадович. – Как мне удалось узнать, экспедицию возглавляет ректор Гарвардского университета Авраам Шкала. Весьма забавный и мудрый старик. Знаток Востока и славянофил. Я имел честь, будучи в Америке… – Приняв непринужденную позу, развалившись в кресле и вытянув ноги на ковре, Аркадий Мелентьевич рассказал, как ему посчастливилось однажды встретиться с ректором Гарвардского университета мистером Шкалой и его непременным спутником, рыжей собачкой с черными подпалинами на боках. – И эта собачка, – говорил профессор, – имеет довольно занимательную историю. Однажды в Сирии она спасла своего патрона от гремучей змеи.

– Какая потрясающая история! – воскликнула Анна Ивановна, любезно приглашая профессора на чашку кофе.

И уже за столом Аркадий Мелентьевич рассказал, что в свите Авраама Шкалы едут члены национального географического общества Америки Сэмюел Дэла, член Американского геологического общества Билль Смолетт и какой-то журналист с польской фамилией. И что американские ученые едут заниматься в Сибири только вопросами науки: археологией, геологией, палеонтологией и этнографией.

– Политику делают политики; науку – ученые; простые люди делают жизнь, – сказал Милорадович, окидывая довольным взглядом разнообразные стеклянные и хрустальные вазы, наполненные печеньем, розанцами, вареньем и ароматным медом из цветов иван-чая. Анна Ивановна умела так же аппетитно сервировать стол, как и угощать избранных.

– Ах, откушайте розанцев, Аркадий Мелентьевич!.. Ах, вы не попробовали песочников! А вот это медовички, медовички! Мои любимые! Да уделите же внимание заварным калачикам! И безе ждет вашего внимания! Ждет, ждет, ждет! – так потчевала Анна Ивановна Аркадия Мелентьевича. И Аркадий Мелентьевич с похвальной добросовестностью и незаурядным аппетитом жевал и розанцы, тающие во рту, и песочники, рассыпающиеся на зубах, и безе, легкое, воздушное, изготовленное на белках и сахаре, и, расточая любезности, сияя полнокровным розовым лицом, улыбался Анне Ивановне.

– Чудо, чудо, а не безе! – говорил Аркадий Мелентьевич, грациозно держа двумя пальцами легкое, хрупкое, прозрачное печенье. – Ах, прелесть! Ах, прелесть!.. Это мне чем-то напоминает фешенебельный отель в Бостоне. Приятнейшее впечатление!

– Что вы, что вы! – полузакрыв глаза, отвечала Анна Ивановна. – Я и представить себе не могу Бостон. Это, однако, такое чудо, что ах…

– Ну, я бы не сказал, что Бостон чудо, – мягко заметил Аркадий Мелентьевич. – Бостон далеко еще не Нью-Йорк. Далеко еще не Нью-Йорк.

– Что вы говорите? – изумилась Анна Ивановна. Аркадий Мелентьевич заметил, что ему совсем недавно, накануне войны, посчастливилось прожить в Нью-Йорке что-то около двух лет. – О, какое счастье! – горячо воскликнула Анна Ивановна.

И Аркадий Мелентьевич, поощренный вниманием Анны Ивановны, заговорил о Нью-Йорке. О, какое совершенство Нью-Йорк в представлении Аркадия Мелентьевича! Он смотрел Нью-Йорк и с самолета ночью, и из окна автомобиля; огненный, громоздкий, ревущий город так и стоит перед глазами Аркадия Мелентьевича со своими небоскребами, с Эмпайр-стэйт-билдинг, с Пятой авеню, с Бродвеем, с Рокфеллеровским центром, с лайнерами, поднимающимися вверх по Гудзону!..

– Говорят, в Нью-Йорке есть страшные негритянские кварталы и трущобы бездомных? – спросила Анна Ивановна, подливая сливки в кофе Аркадия Мелентьевича.

– Я в тех кварталах не бывал, – ответил Аркадий Мелентьевич и сразу направил разговор в русло геологии. Он уже заготовил кое-какие материалы к приезду делегации из Америки для