Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

– Недждет, мне нужно тебе сказать: эти люди знают про бабушку.

Он в изумлении распахнул глаза:

– Ты серьезно?

– Да. Они мне угрожали этим.

– Вот черт! – скривился он. – Вот черт, вот черт!

Он крепко задумался. Затем сказал:

– Прощай, Майя!

– Не расстраивайся. Очевидно, они знают об этом много лет, но не помешали тебе дослужиться до этого звания. Значит, в твоем патриотизме никто не сомневается.

– Ты так думаешь?

– Да, я уверена. Иначе тебя бы давно уволили. Да и зачем им это? Ты такой образцовый националист, что кровь родной бабушки для тебя нечистая.

– Ты все еще помнишь.

– Всегда помнила. И мне интересно: ты все еще так думаешь?

– Что было до моего рождения – не мои проблемы. Тем более, что было до Республики. Я турок, и мой долг – защищать родину.

– Прости, но чем быть таким турком, лучше бы ты был как те, кто спасал наших предков, кто плакал вместе с ними.

– Так ты меня благодаришь?

– Я не хотела тебя огорчать. Лучше оставим этот разговор, не будем к нему возвращаться. Спасибо тебе за все.

Он с сомнением взглянул на меня, стараясь понять, не смеюсь ли я.

Я тронула его за руку. Мне хотелось обнять его, но рука в форменном рукаве так и висела, не шевелясь.

– Недждет, мне нечем отблагодарить тебя за все, что ты сделал ради меня и Керема. От всего сердца спасибо. Жене и детям передавай от меня привет.

Он помедлил, словно не знал, что делать. Было видно, что он сильно смутился, когда я напомнила его слова про нечистую кровь бабушки. Значит, он предпочел похоронить это в памяти и долгие годы не позволял себе вспоминать. Но тут вдруг явилась я, как призрак былого, и заставила встретиться лицом к лицу с прошлым.

– Ничего вы не знаете, не знаете! – процедил он сквозь зубы.

– Что?

– Вы ничего не знаете. Идете на поводу у моды и делаете глупости.

– Кто? Мы с Керемом?

– Нет, ты и твои дружки.

– Какие дружки?

– Дружки интеллигенты.

– Я не понимаю тебя, о ком ты, чего мы не знаем?

На его лице появилось выражение человека, уставшего объяснять одно и то же.

– Заладили: «армянский вопрос», а сами – игрушка в руках диаспоры.

– Недждет, я говорю только о бабушке.

– А о другой бабушке почему не говоришь?

– А она какое имеет отношение?

– Имеет, конечно, только вам это невыгодно.

У меня закончилось терпение.

– Я тебя прошу, хватить темнить. При чем тут мамина мама, чего я не знаю? И хватить говорить «вы, вы». Рассказывай, о чем ты? Что тебя так разозлило?

Он и правда очень разозлился, я видела, как на виске пульсирует вена, как он сжал зубы.

– Ладно, садись. – Он взял меня за плечо, довел до кресла, в котором я недавно сидела, и грубо усадил. Сам же оперся на спинку кресла напротив.

– Вы не знаете новейшую историю страны, что было, с нами происходило…

– Рассказывай тогда, я слушаю.

– В последнее время интеллигенты взяли моду: «армяне да армяне»! Будто у нас в стране только они пострадали, только их убивали!

– Я говорю только о бабушке, разве это значит следовать моде?

Он нетерпеливо скривился, и я замолчала. Все равно он не собирался меня слушать.

– Разве можно выбирать, чьи страдания важнее?

– Нельзя конечно.

– Тогда почему вы выделяете армян и игнорируете страдания балканских турок, анатолийских турок, миллионов погибших и депортированных? Когда западные державы рвали Османскую империю на части, пострадали все народы. Армяне, греки, евреи – согласен. Но забывают о пяти миллионах погибших мусульман. Разве это справедливо?

– Хорошо, но это не мешает мне помнить про папину маму.

– Но мешает тебе помнить про мамину!

– Почему мешает? Да и что случилось с бабушкой Айше?

Мамину маму Айше-ханым мы видели не так часто, как бабушку Мари, потому что она жила не с нами, а в Антакье[50]. Иногда мы ездили к ней на лето. Она была очень ласковая, но все время печальная и молчаливая. Таким был и ее муж – дедушка Али. Они были словно чудесные, любящие нас незнакомцы.

Помню, что у них дома нас кормили вкуснейшей местной едой. Из булгура и фарша бабушка готовила котлеты «орук» – пальчики оближешь. Но некоторые блюда были для меня слишком острыми. В саду их двухэтажного дома росли прекрасные гранатовые деревья. Бабушка выжимала для нас гранатовый сок. Однажды дедушка Али с гордостью показал гранат со своего дерева, а потом отнес его в бакалейную лавку, чтобы там взвесили. Когда оказалось, что один плод весит 980 граммов, он был вне себя от счастья. Возвращаясь с каникул, мы всегда везли чемоданы, набитые гранатовым сиропом, оруком, слишком острым для меня перцем «алеппо», домашней перечной пастой и банками самого разного варенья.

Однажды я спросила маму, почему их еда такая острая.

– Здесь граница с Сирией, совсем рядом Алеппо, – ответила она. – Поэтому кухня, как у арабов.

Бабушка была очень красивая, а ее кожа – мягкая и белая. А вот у дедушки Али щеки были впалые, он курил без остановки – одну сигарету за другой. Бабушка с дедушкой умерли рано. А поскольку моя мама на десять лет младше папы, то ее родители, конечно же, были моложе бабушки Мари.

– Неужели бабушка Айше тоже армянка? – спросила я.

– Нет, крымская татарка. А дедушка из Антакьи, как тебе известно.

– Какая у них история?

– Расскажу.

Я не ожидала, что рассказ брата повергнет меня в такой ужас. Слушая его, я еще раз убедилась, что люди, которых я, казалось, знала, были мне совсем не знакомы. В какой странной стране мы живем: у каждой семьи свой секрет, своя история.

По словам брата, бабушка родилась и выросла в Крыму. Когда она была совсем юной, началась Вторая мировая война. В те времена многие крымские татары изнывали под гнетом сталинского режима. С началом войны мужчин забрали в Красную армию.

Вскоре Гитлер напал на Советский Союз, немецкие войска стали продвигаться вглубь страны. В это время турецкое правительство убедило крымских татар перейти на сторону немцев. «Вам так будет лучше, войну выиграет Гитлер, и вы избавитесь от Сталина», – сказали им.

Хотя Турция и не вступила в войну, она тайно поддерживала Германию, даже поставляла необходимый для военных целей хром. Так крымские татары по наущению Анкары перешли на сторону гитлеровской армии[51]. Их назвали «Голубым полком»[52]. Но вскоре ситуация изменилась, немецкая армия начала отступать, и солдаты «Голубого полка» были вынуждены покинуть свои дома