Караван - Абай Тынибеков

одной его летней резиденции к другой, коих вокруг столицы было выстроено десятки. Всякого, кто появлялся там во время проезда императора, его бдительные телохранители, составлявшие очень крупный отряд из колесниц и конников, уничтожали без малейшего промедления, дабы никто не знал о передвижениях властителя. С тех пор как в деревне объявили указ о запрете появления в окрестностях насыпи, это была первая жертва ослушания данного веления. Погибший мальчик И Ми тоже знал от родителей о запрете, но ребенок есть ребенок, и его детское любопытство взяло верх над ограничениями взрослых и оказалось роковым для него.

Трудолюбивого Ту Доу и его тихую семью все в селении знали очень хорошо, ведь он и его супруга родились здесь, где когда-то пришли в этот мир и обрели вечный покой их родители и родители их родителей, и где выросли на их глазах уже и они сами, однажды создав семью и трудясь, как все взрослые селяне, в небольшой гончарной мастерской, где всегда вместе с ними находился и их сын. После смерти заботливой жены, у которой за год до кончины стала горлом идти кровь, Ту Доу, памятуя о ее прижизненном желании, да к тому же прислушавшись к настоятельному совету сердобольных женщин, завел козу, дабы мальчик пил полезное для здоровья молоко. Теперь же у Ту Доу не стало ни ребенка, ни единственной живности.

Прошло еще четыре дня, но Ту Доу так и не появился на рабочем месте в мастерской. Селянин, посланный саньлао, одним из деревенских старейшиной, проведать его, вернулся и сообщил о том, что его нигде нет и что в его доме все осталось на местах – и еда, и одежда, но очаг давно прогорел. Искали его всем народом несколько дней по всем окрестностям, но не нашли. Ту Доу пропал.

* * *

Командир отряда, ляна, в воинском чине бу цзян, вел коня сдержанно, не торопясь, не желая далеко отъезжать от следующих за ним людей. Двадцать пять его пеших воинов шли по бокам от небольшой колонны мужчин, следя за ними, изредка короткими окриками запрещая им разговаривать или отставать. Жаркий день и пыльная дорога сильно изматывали идущих уже второй день людей, но путь должен был вскоре закончиться, и мысли о предстоящем отдыхе и еде хоть как-то помогали им держаться на ногах и следовать дальше.

* * *

«Кто это там?» – увидев невдалеке перед собой одиноко идущего путника, подумал бу цзян и ускорил шаг своего коня, быстро нагоняя человека.

– Эй, в сторону! Кто ты? Откуда и куда путь держишь? – поравнявшись с ним, спросил бу цзян.

Путник остановился. В заросшем, одетом в грязную рванину, истощенном до предела человеке, трудно было узнать гончара по имени Ту Доу. Он как-то отрешенно посмотрел на вопрошавшего и опустил голову, ничего не ответив.

– Я спрашиваю, кто ты и почему находишься здесь? Где твоя повязка? Отвечай! Разве ты не видишь, кто перед тобой? – развернув перед ним коня, теперь уже грозно произнес бу цзян.

Путник продолжал стоять с опущенной головой, не проронив ни слова. Тем временем колонна почти достигла их.

– Эй, я цзян, этого тоже к ним, – приказал бу цзян подбежавшему к нему младшему командиру, обращаясь к нему по чину. Тот быстро склонил перед ним голову и, отступив на шаг, махнув рукой, подозвал воина. Быстро подбежавший к ним воин, выставив перед собой мао, бамбуковое копье, слегка ткнул его железным наконечником путника в спину, кивком головы направляя его в сторону остановившейся колонны. Путник послушно побрел к людям и уже вскоре двигался вместе с ними, заняв место в последнем ряду. У всех ведомых людей на головах были синие повязки, что выказывало в них невольников.

* * *

Главный город империи Сяньян по всему прямоугольному периметру был обнесен высокими и очень массивными стенами. Рабы увидели его впервые и издали и были потрясены его огромными размерами. Даже отсюда, с расстояния в двадцать ли он внушал им истинный ужас, холодным трепетом разливаясь по их кротким душам, всецело наполняя страхом их оскудевшие разумы, вводя каждого из них в оцепенение при его созерцании. Они не могли знать о том, что находится за его стенами, но понимали, что им туда лучше не попадать. К их потаенному желанию они с облегчением восприняли свое расселение вдали от города в вырытых в земле жилищах в одном из многочисленных поселений. Отсюда до города был целый день пути.

* * *

Шли дни, и Ту Доу вместе с рабами трудился в каменоломнях на горе Лишань. Углубление в горе, из которого вырубали камень и выносили в предгорье, было невероятно большим. В нем и вокруг него, сменяясь днем и ночью, трудились тысячи и тысячи рабов. Они, подобно муравьям, наполняли собой все возрастающую громадную каменную чашу, совершая свою работу безостановочно и в строго установленном порядке. В светлое время суток из скал ими вырубались цельные глыбы, часть из которых после замеров волоком перемещалась на отведенную для них площадку, а большая часть прямо на месте крошилась на мелкие куски. Ночами же все это крошево выносилось из котлована в заплечных плетеных корзинах. Каждый день с самого раннего утра из него начинали подниматься невероятные клубы пыли, и уже с восходом солнца они сливались воедино и затмевали собой небо. Грохот стоял настолько сильный, что его было слышно на расстоянии полудневного пешего перехода, а надзиратели даже на отдалении от предгорий, крича в ухо друг другу, не могли расслышать и понять сказанного.

В землянках рабы обитали также в две смены. Дневные каменотесы и ночные носильщики никогда не виделись, и по этой причине никто из них не знал, из чьей именно посуды принимал скудную пищу и на чьем тюфяке спал во время отдыха, хотя каждый осознавал, что пользуется ими с кем-то в паре.

Ту Доу, не проронивший до сих пор ни одного слова и за это прозванный среди надзирателей немым, трудился ночами и поэтому в самые первые дни нахождения среди рабов, несмотря на полумрак в землянке, никак не мог привыкнуть к дневному сну. Однако довольно скоро он понял, что если он не научится быстро засыпать и таким образом восстанавливать силы, как это делают другие, то при такой тяжелой работе он долго не проживет и приучил себя поступать как все. Несмотря на это, пробуждался он раньше других и после этого уснуть уже не мог, так как с горечью вспоминал жену и сына, да к тому же в