Истории земли Донецкой. От курганов до терриконов - Сергей Валентинович Богачев

тем носы резали, в воду сажали, да розгами секли. Отдельно Лукьян Максимов уточнял о том, что розыск зачинщика бунта – Кондратия Булавина ведётся без остановок, но пока не увенчался успехом.

А Кондратий в это время, распустив остатки своих сторонников, против всякого здравого смысла отправился в Черкасск. Ходил по пристаням, базарам и возле храма бывал, благо – оделся в монашьи черные одежды и внимания к себе не привлекал. Нищий люд да голутвенное казачество только и говорили, что про судьбу бунтарей да про предательство вольницы старшинами. По всему было понятно, что ждут его, надеются и в любом случае помогут.

«Да в Крым он подался, точно говорю, на тракте его видели… Да не… Гутарят, к туркам ушел, еле ноги унес… Эх, кабы мы рядом встали, так всё иначе б сложилось…» – судачили казаки, полные сожаления о неудавшемся бунте, но никто из них не был прав. Булавин пошел на запад, в Запорожскую сечь, где осел на зиму в крепости Кодак, и зимовка эта не прошла даром.

По весне донцов всколыхнули новости о войске Булавинском, что перешло речку Кальмиус от Запорогов, и теперь на Донской стороне стоит, где-то на Хопре. Гонцы Кондратия скакали во все городки с прелестными письмами о поддержке, мобилизации казачества и отмщении старшинам Черкасским за предательство. Войско пополнялось с неимоверной быстротой – история повторялась в точности, только с большим размахом.

Уже в апреле, на подходе к Черкасску, Булавин принял ходока из нижних станиц. Пегий мужичонка, из тех, что на коня уже и не запрыгнут, лицом был решителен, без страха, и со взглядом лукавым хотел речь свою держать.

– Чьих будешь? – Таких неприметных с виду хитрецов в каждой станице или полку с десяток найдется. Немощность их, видимая на первый взгляд, с лихвой восполнялась опытом житейским, изворотливостью, умом и смекалкой. Памятуя о том, атаман спросил с любопытством.

– Иваном меня кличут. Степанов. Скородумовские мы. Ты, атаман, не серчай, выслушай до конца…

– С чего бы мне серчать на тебя, ты ж еще ничего не сказал? Говори, казак Степанов, с чем пришел и чего ко мне?

– Прослышали мы, что на Черкасск собрался идти?

– Да мало ли чего гутарят, а ты лазутчик или предложения имеешь? Не юли, казак… Со мной так не надо. Не люблю, – нахмурился Кондратий.

– Имею полномочие говорить от атаманов трех станиц – Скородумовой, Тютеревской и Рыковской. Круги собирали, толковали на майдане и порешили всем обществом к тебе с предложением выйти.

– Говори…

– Уж не знаем, мимо какой из станиц пойдешь, а может, ко всем заглянешь – честный люд судачит, что никого вниманием не обходишь, так ты мимо проходи…

– Ты, казаче, для того сюда столько шел, чтобы смерть свою найти? Чегой-то ты тут раскомандывался? – возмутился Кондратий, взявшись за рукоять шашки.

– Кондратий Афанасич, ты не пыли, попусти вожжи-то… Я пришел челом бить от общества уважаемого, дослушай, мил человек… Как будете вдоль наших редутов идти, так мы ж палить должны. Из мортир, из ружей, из всего… Как же, по смутьянам палить надобно, да…

– Тех редутов ваших мне на полдня, – усмехнулся атаман.

– Так а мы ж и не спорим, потому и послали меня… Палить по сорокам будем. А ты, Кондратий Афанасич, вели пыжами заряжать, нам лишняя кровь ни к чему. Не наше оно – по своим стрелять, и тебе убытку не будет…

– Ай, хитрецы! – восхитился Булавин. – Это ежели я битым стану, так Максимову доложите, что баталию затеяли и редуты боронили?

– И такие речи на кругу слышал, не скрою. Понимай, как хочешь. Атаманы наказали передать, что по своим не будут палить. А как остров[74] возьмешь, так и мы ворота откроем, и на круг придем, и слово за тебя скажем.

– Старшинам передай – пусть не подведут и обещание свое сдержат, а я свое тоже обещаю, – ответил Булавин и, покрутив ус, достал из кисета табаку и не спеша раскурил трубку. Казак внимательно смотрел на атамана мятежников, справедливо разумея, что разговор не окончен. – А что скажешь, Иван Степанов, черкасские за Луькяна головы сложат али нет?

– Дурное дело не хитрое… – протяжно отвечал Степанов. – Слыхивал я, что голытва дюже недовольна… Там есть с кем гутарить. Ума у людей достанет глупостей не творить. Коль повелишь, так знаю, к кому сходить…

К Черкасску войско подошло с севера, от ратного поля[75]. До столицы казачьей рукой подать – только перейти через мост, перекинутый от ворот в одной из шести башен-срубов через Танькин ерик[76]. Сами ворота и все калитки с других сторон были наглухо заперты изнутри засовами.

Приказ Кондратия был таков: стать обозом за редутами, куда ядра не достанут, а стрелкам, что на первой линии, носа не высовывать да беречься. Усердия в меткости не проявлять до команды особой, а ежели кто через протоку перебираться будет, так не бить, а к нему сразу, на испытание.

Среди ночи притащили в обоз казака. Мокрый весь, небольшого роста, без оружия, он посылал всех к чертям и, кроме Кондрата, ни с кем не хотел дела иметь.

– Степанов! – Атаман улыбнулся, когда перед ним предстал вымокший лазутчик.

– Та то я, да… – Казаку развязали руки, он первым делом снял рубаху и выкрутил ее от воды.

– С вестями?

– А как же… Чай, не за табачком вплавь собрался. – Иван подкрутил усы и, сохраняя важный вид, кивнул на своих провожатых. – А уши нам нужны?

– Свои все. Сказывай, не томи.

– Ночью завтра не спать никому, а за воротами поглядывать. Как откроются – по мосту без опаски можно идти. Люди супротив тебя не хотят, а кто о шкуре своей помышляет да с Максимовым якшается, так с теми они сами порешат.

Весь следующий день палили из крепости арматами, мортирами и ружьями. Усердно, но не точно. Потерь у булавинцев не настало: редуты выручали, да и оборонявшиеся будто первый раз ружье заряжали или фитиль пушечный видели, а с закатом ружейный треск раздавался уже внутри стен.

Как Степанов сказал, так и вышло – зашел Кондратий Булавин в крепость через открытые ворота, а Лукьян Максимов и еще пятеро старшин из тех, что с Долгоруким покойным по верховьям учиняли зверства, связанными на телеге лежали.

– Собирайся, казаки, на совет! – пошел клич по острову. – Атаман Булавин собирает люд честной!

На майдане[77] собрались, наверное, все, кто был в крепости, кроме детей, женщин и девиц, да из ближних станиц гонцы тоже прибыли. И стар, и млад пришли выслушать