Любовь Советского Союза - Сергей Снежкин

– Не очень. Портфель и коробка.

– Вам не трудно будет захватить его с собой? Вы ведь на машине поедете? – настаивал Туманов.

– Захвачу. А что за спешка? – удивилась Галина.

– Издательство настаивает, – пояснил Туманов.

Он повесил трубку, вышел из душной кабинки на шумный переулок и точно, до мурашек по коже, понял, что он будет счастлив.

– У вас деньги есть? – первое, что спросила Галина, выходя из машины.

– Я получил за пьесу и аванс за книгу о вашем муже. Я неслыханно богат! – похвастался счастливый Туманов.

– Да? – с подозрением спросила Галина. – Я на всякий случай взяла с собой деньги. Пошли!

Как вихрь, Галина проносилась по отделам. Туманов едва поспевал за нею.

Она выбрала Туманову шляпу.

Плащ.

Костюм и отдельно пиджак.

Ботинки.

Рубашки.

Запонки.

Шарф.

Два галстука.

– Это для начала, – пояснила Галина, прикладывая галстук к его груди. – Потом купим еще. Для каждого костюма свой галстук.

После каждого отдела Туманов одевался во что-то новое. А старые вещи, упакованные в бумажные пакеты, запасливый драматург нес с собой.

Наконец, Галина заявила:

– Теперь самое главное! – и направилась к отделу, на вывеске которого значилось: «Папиросы – табаки».

Она долго говорила с продавцом – прокуренным до кирзового состояния стариком. Старик внимательно посмотрел на стоявшего поодаль Туманова: так смотрят хирурги на пациента, которого им предстоит оперировать, прикидывая, где лучше делать первый разрез; закончив осмотр, он удовлетворенно кивнул и достал из шкафа деревянную коробочку.

– Вот вам мой подарок, – Галина протянула Туманову коробочку.

Кирилл положил свертки на пол, открыл коробку. Внутри, завернутая в бордовую фланель[48], покоилась английская курительная трубка «Данхилл».

– Спасибо, – поблагодарил растерянный Туманов, – но я курю папиросы.

– А теперь будете курить трубку! – приказала Галина. – Алексей Толстой курит трубку, Бернард Шоу курит трубку! В общем… если хотите быть известным писателем, курите трубку и хорошо одевайтесь!

Она пошла к выходу из магазина, не оглядываясь на Туманова, стоявшего посреди груды бумажных пакетов с трубкой, которую он украдкой вставил в рот.

Галина ждала его у автомобиля.

– Деньги остались? – спросила она.

– Остались, – гордо ответил Кирилл.

– Значит, вы можете пригласить меня в ресторан, – сделала вывод Галина.

– Я приглашаю вас, – обрадовался Туманов. – Куда?

– В «Арагви»[49], – предложила Галина.

– Что же вы из семьи-то ушли, Кирилл Сергеевич? – спросила Галина, когда официант-грузин разлил вино и, оставив бутылку на столе, удалился.

Кирилл ответил не сразу.

– Ушел я потому, что дальше оставаться было нечестно. Я бы мучил и себя, и жену, и ребенка.

– Живете где? – продолжала беспощадный допрос Галина.

– У своего товарища… газетного фотографа. На Сретенке. Я уже в разводе, – продолжил мучительный разговор Туманов. – Давайте не будем говорить об этом, – попросил он.

Галина смотрела в полупустой в это время зал. За одним столиком сидели кавказцы. По виду, командированные начальники средней руки. Кавказцы, не отрываясь, смотрели на Галину, вполголоса обсуждая ее на своем цокающем языке. За стойкой буфетчик и официант тоже смотрели на нее… и тоже обсуждали вполголоса.

Компания за столом поймала взгляд Галины. Командированные заулыбались. Подняли бокалы, приветствуя ее. Позвали официанта, чтобы послать несколько бутылок на ее стол, но не успели. Галина что есть силы стукнула кулаком по столу:

– Не сметь смотреть в мою сторону! – закричала она. – Не сметь мне мешать! Не сметь!

Командированные потухли. Начали, сдвинув головы над столом, о чем-то оживленно переговариваться. Один из них начал горячиться. Его быстро и тихо успокоил подбежавший к столику официант.

Некоторое время, чтобы сохранить достоинство, компания сидела за столом. Потом рассчиталась и, стараясь не смотреть в сторону Галиного столика, покинула ресторан.

– Почему же не говорить об этом? – как ни в чем не бывало продолжила разговор Галина. – Вы же из-за меня ушли?

– Да, из-за вас, – уже спокойно признался Туманов.

– Ну вот видите! Вся театральная Москва говорит о том, что вы ушли из семьи из-за меня, а мы об этом говорить не должны, – удивлялась Галина. – Нет, должны! Вы понимаете, что ваш уход из семьи бросил на меня тень?

– Как? – испугался Туманов. – Каким образом? Я никогда…

– Очень просто, – перебила его Галина. – Большинство людей не верят ни в любовь, ни в другие благородные честные чувства! Я расскажу вам, как ваш уход выглядит в глазах большинства.

Галина закурила длинную и тонкую папиросу.

– Известная актриса после смерти своего мужа, известного и замечательного мужа, решила приобрести себе в одном лице литературного раба – начинающего и перспективного писателя, который будет ваять для нее пьесы и киносценари, – и любовника, которого она коварно выудила из его семьи, лишив ребенка отца, а мать – средств к существованию. Вот какое мнение установилось в театральной среде. – Галина вежливо улыбнулась.

Туманов побледнел:

– Я подумать не мог, что мой поступок, столь тяжкий для меня, будет таким образом расценен…

– А! – махнула рукой Коврова. – Не думайте об этом. Вашей вины нет. Не было бы вас, они придумали бы кого-нибудь другого. Кинорежиссера, академика или генерала.

Она показала официанту пустой бокал. Тот мгновенно оказался около столика и, налив вина Галине, замер в ожидании знака от Туманова, но Кирилл не замечал его.

Официант растворился.

– Знаете, очень трудно быть женой известного летчика, известного и всенародно любимого человека. Все почему-то ревнуют меня к Толе. Как будто дали мне его на время… взаймы! И что бы ты ни сделала успешного и хорошего, все говорят: «Ну понятно! Она же жена Героя Советского Союза!» А если тебя постигла неудача, то все начинают кричать: «Как она могла! Она же жена всенародного любимца! Героя Советского Союза!» Когда Толя погиб, я, наивная, думала – ну теперь-то успокоятся. Не тут-то было… теперь они кричат: «Как она может! Ведь она вдова Героя Советского Союза! Трагически погибшего в цвете лет!»

Галина неожиданно улыбнулась:

– Нам не давали любить друг друга! Поэтому мы любили вопреки! Так что, Кирилл Сергеевич, очень трудно быть женой известного человека. А еще труднее – быть его вдовой!

– Я подумать не мог! – сокрушенно сказал Туманов. – Это ужасно! Что я могу сделать, чтобы как-то исправить ситуацию?

– Пишите, – улыбнулась Коврова, – раз так вышло… пишите. Это единственный способ заткнуть им рты – стать хорошим писателем. Как я в свое время стала хорошей актрисой. Я вас одела, подарила вам трубку, так что теперь у вас есть все, чтобы стать хорошим писателем. – Она встала из-за стола. – У вас точно есть деньги, чтобы заплатить за стол? – спросила она шепотом вставшего вслед за нею Туманова.

– Да, – ответил покрасневший Кирилл.

– Тогда проводите меня до машины. Вы возьмете свои вещи и архив Коврова. Хотя, боюсь, вы там ничего интересного для себя не найдете.

Тумановский приятель и хозяин комнаты в коммуналке – эта комната одновременно была и фотолабораторией, где Кирилл нашел себе приют после ухода из дома, – тщетно пытался заснуть, ворочаясь на узенькой для его плотного тела железной кровати, то закрывая голову одеялом, то накрывая лицо полотенцем.

Наконец он не выдержал и сел на кровати:

– Когда же ты наконец определишься?

– В каком смысле? – не отрываясь от чтения рукописных листов из ковровского архива, спросил Туманов.

– Ты давай определяйся! – гневно продолжал газетный фотокорреспондент Миша Могилевский. – Или возвращайся в семью, или женись на Ковровой!

– Я тебе надоел? – догадался Туманов.

– Не то слово! – возмутился Миша. – Я заснуть не могу! Скажи, пожалуйста, почему работать нужно именно ночью, а не днем, как все нормальные люди?

– Потому что поэт днем впитывает впечатления от жизни, а ночью записывает их в стихотворной форме на бумаге, – пояснил Кирилл. – Все русские поэты, начиная с Пушкина, писали только по ночам.

– И Лермонтов? – не поверил Миша.

– И Лермонтов, – кивнул Кирилл.

– И Маяковский? – не отставал Миша.

– И Маяковский, и Есенин, и даже Демьян Бедный – мужик вредный. Спи, Мишка! Ты мне мешаешь! – озлился Туманов.

– Я ему мешаю! – с пафосом воскликнул Миша. – Вы слышите? – обратился он к воображаемой аудитории. – Я ему мешаю! Вот наглость!

Он опять накрылся с головой одеялом и отвернулся к стене.

Туманов перебирал архив Коврова. Состоял он в основном из конспектов, которые тот вел