Песня жаворонка - Уилла Кэсер

доктор отвечал успокаивающим кивком. Ни он, ни пастор не сказали, насколько тяжело ранен Рэй. Когда паровоз остановился возле Саксони, основной путь был уже расчищен. Путники вышли, и доктор Арчи указал на кучу шпал:

— Тея, ты лучше посиди тут, погляди, как разбирают завалы, а мы с твоим отцом сходим к Кеннеди. Когда я с ним закончу, то вернусь за тобой.

Мужчины ушли по песчаной промоине, а Тея села и принялась разглядывать кучу щепы и покореженного железа, когда-то бывшую служебным вагоном Рэя. Тея боялась и никак не могла собраться с мыслями. Она знала, что должна думать про Рэя, но все время отвлекалась на какие-то неважные мелочи. То она думала, разозлится ли Грейс Джонсон, когда придет на урок музыки и окажется, что учительницы нет дома; то ей казалось, что вчера вечером она забыла закрыть крышку пианино, и Тор непременно заберется в «новую комнату» и изгваздает все клавиши липкими пальчиками; то задавалась вопросом, пойдет ли Тилли наверх застелить ее кровать. Мысль работала лихорадочно, но ни на чем не могла сосредоточиться. Кузнечики и ящерицы отвлекали ее и казались более реальными, чем бедный Рэй.

По пути к песчаной насыпи, куда перенесли Рэя, доктор со священником встретили местного врача. Он пожал им руки.

— Доктор, вы ничем не поможете. Переломов столько, что не сосчитать. Позвоночник тоже сломан. Он бы давно умер, бедняга, если бы не чудовищно крепкое сложение. Незачем его беспокоить. Я дал ему морфия, полторы осьмушки грана.

Доктор Арчи ускорил шаг. Рэй лежал под насыпью на плоских брезентовых носилках, слегка прикрытый от солнца тенью молодого тополя. Увидев доктора и пастора, Рэй посмотрел на них:

— А она… — Он закрыл глаза, пряча горькое разочарование.

Доктор Арчи понял:

— Рэй, Тея ждет там. Я ее приведу, как только осмотрю тебя.

Рэй поднял глаза:

— Доктор, умойте меня немножко. Больше вы ничем не поможете, но все равно спасибо.

Хоть и сильно израненный, это был все тот же Рэй. Он не утратил силы духа, а кровь и грязь на лице казались случайностями, не имеющими к нему самому никакого отношения. Доктор велел мистеру Кронборгу принести ведро воды и начал обмывать губкой лицо и шею Рэя. Проповедник стоял рядом, нервно потирая ладони и пытаясь придумать, что бы такое сказать. В серьезном положении он всегда смущался и держался слишком официально, даже если по-настоящему сочувствовал пострадавшим.

— В такие минуты, Рэй, — провозгласил он наконец, комкая носовой платок длинными пальцами, — в такие минуты не следует забывать, что «друг, прилепивыйся паче брата»[73], всегда рядом с нами.

Рэй посмотрел на проповедника снизу вверх; одинокая неутешная улыбка играла на губах и квадратных скулах.

— Не надо, падре, — тихо сказал он. — Наши с Христом дорожки разошлись уже давно.

Повисла минутная пауза. Потом Рэй сжалился над растерянным мистером Кронборгом:

— Падре, сходите пока за девочкой. Я хочу перекинуться словечком с доктором с глазу на глаз.

Рэй коротко поговорил с доктором Арчи и вдруг замолчал, расплывшись в широкой улыбке. За плечом доктора он увидел Тею: она шагала в розовом платье шамбре, неся за тесемки шляпу от солнца. Такая желтая головка! Рэй часто говорил себе, что «сходит с ума, как дурак, по ее волосам». При виде приближающейся Теи блаженство прошло по всему его телу, как от морфия.

— Вот она идет, — прошептал он. — Док, спровадьте пастора куда-нибудь. Мне надо с ней поговорить.

Доктор Арчи поднял голову. Тея спешила и все же медлила. Видно, она была напугана сильнее, чем предполагал доктор. Она ходила с ним проведывать даже тяжелых больных и всегда сохраняла спокойствие. Подходя, она смотрела в землю, и было видно, что глаза у нее заплаканы.

Кеннеди попытался протянуть ей руку, но безуспешно:

— Привет, девочка. Не бойся. Бьюсь об заклад, они тебя до смерти перепугали! Не о чем плакать. Я все тот же первосортный товар, только чуточку помятый. Сядь-ка вот сюда на мою куртку и составь мне компанию. Мне надо немножко полежать спокойно.

Доктор Арчи и мистер Кронборг ушли. Тея робко глянула им вслед, но решительно села и взяла Рэя за руку.

— Теперь больше не боишься, да? — ласково спросил он. — Ты молоток, что приехала. Позавтракать-то успела?

— Нет, Рэй, я не боюсь. Только мне ужасно жалко, что ты ранен, и я никак не могу перестать плакать.

Поглядев на его широкое серьезное лицо, расслабленное от морфия и с такой счастливой улыбкой, Тея приободрилась. Она пододвинулась поближе и подняла его руку себе на колени. Он смотрел на девочку прозрачными неглубокими голубыми глазами. Как он обожал эту головку, это личико! Сколько ночей у себя в куполе, глядя на рельсы, он видел ее лицо в темноте: в крутящейся снежной каше или в мягкой синеве, когда лунный свет почивает на пустыне.

— Тэ, можешь не беспокоиться разговаривать. Я все равно от докторова снадобья как-то отупел. Но мне приятно, что ты тут. Как-то уютно, правда? Подложи под себя побольше моей куртки. Ужасно жалко, что я не могу за тобой поухаживать.

— Нет-нет, Рэй, мне удобно. Да, мне здесь нравится. И наверное, тебе не стоит разговаривать, да? Если ты можешь спать, я останусь здесь, никуда не уйду и буду сидеть ужасно тихо. Я с тобой рядом как дома. И теперь, как и всегда.

Что-то простое, смиренное, верное в глазах Рэя пронзило ее сердце насквозь. Она действительно была рядом с ним как дома и счастлива, что могла подарить ему столько счастья. Впервые в жизни она осознала, что владеет такой силой: сделать человека счастливым только тем, что находишься рядом с ним. Этот день навсегда запомнился ей совершённым открытием. Она склонилась над Рэем и осторожно коснулась губами его щеки.

Он просиял и порывисто воскликнул:

— О, пожалуйста, еще раз!

Тея, слегка зардевшись, поцеловала его в лоб. Рэй крепко сжал ее руку и закрыл глаза с глубоким счастливым вздохом. Морфий и близость Теи наполняли его блаженством. Золотая жила, нефтяная скважина, залежи меди — все это пустые мечтания, подумал он, и Тея тоже была мечтой. Он мог бы и раньше сообразить. Всю жизнь так: все желанное было для него недосягаемо — университетское образование, джентльменские манеры, британское произношение. Все это ему не по чину. И Тея тоже. Она еще более недосягаема, чем все остальное вместе взятое. Дурак он был, что обманывал себя, но сейчас он радовался собственной глупости. Тея подарила ему великую мечту. Каждую милю его пробега, от Мунстоуна до Денвера, окрашивали цвета этой надежды. О