Тритогенея Демокрита - Анатолий Иванович Домбровский

существовал. Не было времени, когда ничего не было. Было по крайней мере время: ведь нельзя представить себе время, когда не было времени. Время же всегда принадлежит чему-то. Время — нечто не возникшее. Таким же нечто являются и атомы. Все же прочее — из атомов. Я уже сказал.

— Нельзя познать этот мир: в нем все случайно. Миром правит божественный произвол. Мы же не знаем даже самих себя…

— Миром правит необходимость. То или иное событие кажется нам случайным до тех пор, пока мы не узнаем причину, его породившую. Все имеет свою причину. Эти причины постижимы. Знание причин — основа предвидения.

— Мы не можем предсказать час своей смерти.

— Те, кого очень мучает это обстоятельство, могут сами покончить с собой: час самоубийства каждый может назначить себе сам, — улыбнулся Демокрит.

— В царстве теней нет радости, — возразил жрец.

— Нет царства теней.

— Что же после смерти?

— Ничто.

— Ничто?

— Ничто. Отсутствие всего. Вечное отсутствие.

— Египтяне и пифагорейцы надеются на возвращение. И многие другие…

— Пустые надежды. К этому приводит нас разум, который есть совокупность самых совершенных атомов Вселенной.

— Куда девается этот разум после смерти?

— Куда девается огонь, оторвавшийся от полена?

— Он уходит светом во всех направлениях.

— Разум уходит мыслями ко всем другим людям. К этому надо стремиться при жизни.

— Что принесут человечеству знания? — жрец снова прикоснулся пальцами к плечу Демокрита — это был жест вежливой просьбы. — Мы видим, что приносит вера в богов: утешение в печали, надежду в беде, боязнь наказаний за тайные проступки, покой для чистой души… Что принесут знания, Демокрит?

— Благополучие для всех.

— А нравы? Что будет с ними?

— Нравы портятся от неравенства между людьми. Неравенство порождает зависть, соперничество и вражду. Мы стыдимся рабства. Со временем мы станем стыдиться простого неравенства…

— Равные знания — равное положение в обществе, Демокрит?

— Так будет.

— Как сделать знания равнодоступными для всех? — спросил жрец.

— Не надо затыкать рот мудрецам, — ответил Демокрит. — Пусть они говорят, пусть пишут книги. Объявите в храмах, что всякая мудрость от бога и что преступно преследовать мудрецов.

Жрец на это ничего не ответил.

— Я пойду, — сказал Демокрит. — Хотя, признаюсь, мне очень хочется знать, что верховный жрец сообщит архонтам о нашей беседе.

— Я подумаю, — уклонился от ответа жрец. — Мне нужно серьезно подумать, потому что мы оба стоим в самом начале пути. Вернее, перед нами два пути. Надо подумать, по какому из них идти, куда направить людей…

— Если и тысячи мудрецов будут объявлены безумцами, родится тысяча первый, — сказал Демокрит.

— Но может быть, мудрость и есть безумие?

— Безумцы ничего не знают. Они либо молчат, либо выкрикивают бессвязные слова. Глаза их блуждают, лицо искажено гримасой… Когда мы видим и слушаем безумца, мы легко узнаем о его болезни.

— Есть болезни, которые трудно распознать, — сказал жрец. — Мне надо подумать. Иди, Демокрит. Впрочем, еще один вопрос: если ты мудр, почему ты нищ? Пристало ли мудрецу, который знает, как из камня добыть лекарство, а из звезды огонь, не знать, как добыть денег для того, чтобы стать богатым?

— Я знаю, как это сделать, — ответил Демокрит. — Мудрец легко может стать богатым, героем, царем. Все думают, что это выше, чем быть мудрецом. Только мудрецы считают иначе.

— Ты был в дальних странах. Лучше было бы тебе не возвращаться, Демокрит, — сказал жрец.

— Я уже думал об этом.

— И что же?

— Пока я не принял решения.

— Уезжай, — сказал ему жрец. — Я советую тебе: уезжай. Этим ты избавишь себя от позорного суда, меня же от необходимости… Впрочем, еще есть время подумать. — Верховный жрец направился к окну, из которого на мраморный пол падал солнечный луч, подставил руки свету. — Зябко, — сказал он. — Иди.

— Я ухожу в тревоге, — сказал Демокрит.

Жрец махнул рукой. Это означало, что разговор окончен.

Путь до дома показался ему короче обычного: он шел в глубокой задумчивости и удивился, когда оказался перед дверьми своего дома.

Во многих разговорах и спорах участвовал Демокрит за свою жизнь, но этот разговор с верховным жрецом был не похож на те: там речь шла об истине, здесь — о его судьбе. И не только о его судьбе, но о судьбе его философии, труда всей его жизни. Было от чего впасть в задумчивость.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Глава тринадцатая

⠀⠀ ⠀⠀

Кто-то стоял за воротами. Проходя по двору, Демокрит взглянул на пришельца, но так как мысли его были заняты другим — последние три недели он с утра до вечера трудился над завершением «Великого диакосмоса», — он не придал появлению незнакомца никакого значения, свернул за угол дома к каменной скамье и снова погрузился в работу. Он торопился, зная, что близится время, когда верховный жрец объявит о своем решении. И тогда, независимо от того, назовет его верховный жрец безумцем или нет, в его жизни произойдут перемены, которые помешают ему работать. К этому времени он хотел завершить одно из своих главных сочинений.

Он верил, что это сочинение поможет ему бороться с врагами и победить их. Да, победить! Эта мысль все чаще приходила ему на ум в последние дни. Она существовала отдельно от других мыслей, занимавших его, рядом с ними и одновременно с ними, будто принадлежала другой душе, другой его части, жившей самостоятельной жизнью, и вызревала в ней. «Ты не боишься суда, — говорил ему внутренний голос, — к тому же ты можешь быть оправдан, если абдеритяне сочтут, что взамен на растраченное богатство ты приобрел богатство иное, которым щедро можешь поделиться с каждым из них: ведь ты скоро завершишь «Великий диакосмос» — книгу об устройстве великого мира. Но если абдеритяне и признают тебя виновным, что тебе грозит? Незахоронение после смерти? Но ведь ты не придаешь никакого значения этому, тем