Дассария - Абай Тынибеков

– Что ж, Бат, твои осведомлённость, бдительность и рвение достойны похвалы, но почему ты решил, что вездесущему Вердоху ничего не известно об этом и что он не оповестил меня своевременно? – жёстко произнёс Асун, по-прежнему не сводя глаз с военачальника. – К тому же, скажи мне, кто позволил тебе оставить вверенные войска? Я что-то не припоминаю такого веления. Или ты допускаешь мысль о том, что без тебя здесь уже некому принимать решения?

– Прости, правитель, но я лишь счёл своим долгом срочно поставить тебя в известность обо всём, что встревожило меня и выглядело для меня весьма опасным, – дрогнув в голосе, виновато пожал широченными плечами Бат и опустил глаза.

– Если ещё хоть раз ты сочтёшь себя наиболее осторожным из всех моих полководцев и проявишь подобное своеволие, то я не буду так долго слушать тебя, отвлекаясь от более важных дел. Своими смутными предположениями и необоснованными домыслами ты очень настораживаешь меня, тем самым невольно заставляя воспринимать твой поступок как желание неоправданно опорочить имя собрата по оружию Вердоха. Более того, я могу воспринять твоё поведение как попытку подвергнуть сомнению даже мои действия. Ты понимаешь, о чём я говорю и чем это может обернуться для тебя?

– Да, правитель. Я всё понял, – не поднимая глаз, кивнул тот.

– А теперь оглянись и посмотри-ка вон туда, – грозно повелел ему Асун, указывая плетью в сторону равнины, где в покинутый ночью лагерь, едва выделяющийся в предутреннем тумане тусклыми огнями гаснущих кострищ, уже ворвались саки.

Бат порывисто развернулся и взглянул в указанном направлении.

– Это мой лагерь. А это саки. Вот я и хочу спросить тебя: почему я здесь, а не там и что было бы со мной, останься я в нём? – Асун, прищурившись, наблюдал за полководцем.

Тот вновь повернулся к нему, как-то робко взглянул ему в глаза и тихо произнёс:

– Я оказался неправ. Прости, правитель. Позволь отбыть к войскам.

– Бат, ты догадываешься о том, что будет дальше там, внизу, и почему такое произойдёт? Думаю, ты спешил зря. Помни о нашем разговоре. Иди, – больше не отвлекаясь на него, главнокомандующий отошёл чуть в сторону и стал внимательно вглядываться вдаль, туда, где очень скоро сакские отряды должны были оказаться в крепких клещах его воинства.

* * *

Сахрибий с пятьюдесятью сотнями своей личной охраны находился на восточной окраине равнины, внимательно всматриваясь в сторону западной её оконечности, где размещался лагерь аланов и куда уже почти добралась его тяжёлая конница, ведомая полководцем Нисимой. Всю ночь и даже с наступлением рассвета у него не было сомнений в успехе предстоящей атаки, в её внезапности и неожиданности для врага. Однако по мере приближения её начала он всё сильнее стал чувствовать зарождающуюся где-то в глубине души тревогу. Как он ни старался, как ни спешил понять, почему она появилась и от чего вдруг стала исходить, но так и не сумел разобраться в причинах, вызвавших её возникновение. Взвесив напоследок все свои возможности на данный момент, ещё раз обдумав положение, в котором он пребывает, и не найдя даже малейших поводов для отсрочки предстоящих действий, он подверг анализу все свои доводы и аргументы, возможно, свидетельствующие не в его пользу, и, не обнаружив в них ни единого факта, препятствующего воплощению задуманного плана, наутро отдал приказ о наступлении.

Довольно скоро он понял и с сожалением признался себе, что упустил в потоке стремительно нахлынувших событий, совсем забыл о том, что своим предчувствиям и особенно сомнениям следует доверять и не отвергать их, как нечто нелепое и случайное. Он негодовал, так как помнил, что именно в них, в этих тихих и тонких сигналах человеку свыше подаётся знак. Знак, который никогда не следует игнорировать. Знак, которым нельзя пренебрегать ни при каких обстоятельствах. Знак, появления которого никому не нужно стесняться. Он всегда ясно осознавал, что такой знак посылается вовремя и во благо человека, так как служит ему своеобразным оберегом. Сколько он помнил себя, чаще всего в самый важный миг своей жизни он всегда вспоминал слова усопшей матери: «Не ошибись, сынок, допустив невнимательность к своим ощущениям, проявив недоверчивость к своим чувствам. Ведь только они всегда будут твоими самыми преданными и верными сподвижниками. Однажды наступит время, и ни я, ни твой отец не сможем больше помочь тебе. С этого дня ты должен будешь идти по жизни в одиночестве, хотя и пребывая среди людского множества. Вот тогда-то ты и поймёшь, что по-настоящему никому уже не нужен. Научись больше всего доверять только этим своим верным спутникам. Чувства нарождаются в душе и питают разум. Ощущения появляются в сердце и становятся стражами тела. Они и есть твоё нутро. Их нельзя предавать. Им нужно свято верить. Помни, что их невозможно обрести во внешнем мире. Они обитают только в тебе. Ты скоро вырастешь и узнаешь, что только мужчину подстерегают самые настоящие опасности и испытания и он, на свою беду, может совершить непоправимую ошибку, тщательно скрывая и подавляя в себе возникшие вдруг в нём чувства и ощущения, не следуя их подсказкам, внутренне воспринимая их как проявление малодушия. Очень жаль, что и теперь, как во все былые времена, из-за нелепых предрассудков мальчикам необдуманно прививают неприятие к ним, отчего они и взрастают внутренне опустошённые, чёрствые и обделённые чуткостью к себе. Так и зарождается человеческая слабость. Знай, что только глупец не прислушивается к своему нутру и относит служение ему к отсутствию твёрдости духа. Только поэтому он и совершает ошибки, оставаясь всегда бесследным. Его никто не помнит. Чувства и ощущения есть верноподданные слуги духа, а стало быть, и самого человека. Они являют собой невидимые указующие перста, ведущие если и не к самим вершинам, то к спасению от многих напастей».

Сахрибий только сейчас с щемящей болью в душе вспомнил эти, казалось бы, простые слова, на самом же деле являвшиеся бесценным напутствием, освящённым истинной любовью материнского сердца. Впервые, взвесив все внешние факторы, он совершенно не учёл позывов своего нутра. Срочно присланный полководцем Нисимой гонец извещал его о западне, устроенной Асуном в безлюдном лагере, куда угодила вся его тяжёлая конница. Худшие предчувствия Сахрибия подтвердились.

* * *

Небосвод заметно посветлел.

Асун взирал с высоты на то, как сакские войска пытались вырваться из захлопнувшейся ловушки, но не могли этого сделать.

Гатун охватил их полукругом, а Манс вместе с Вердохом зашёл к ним сзади, замкнув