Крушение - Виктор Серж

если располагали средствами, телеграфировали в Нью-Йорк, Лиссабон, Шанхай, Буэнос-Айрес, даже на Тасманию, раздобывали адреса консульств. Те, кто остался без денег, слали письма, точно сигналы SOS с борта тонущего корабля, после чего спокойно смотрели на волны, думая: «Может статься, через час они нас поглотят, в спасательных шлюпках не хватает мест и для тех, кто платит!» Руки нервно вцеплялись в спасательный круг — нужно еще не потерять часы и паспорт, — ибо у современного человека тело держится за жизнь, душа мечется, но не сдается, а в паспорте не хватает виз.

…Через Пиренеи, горными дорогами, по которым недавно еще поднимались группы республиканцев, потерпевших поражение со своими подлинно героическими дивизиями, интербригадами, все еще бдительными инквизиторами и продолжавшими дебаты правительствами, хорошо экипированными немецкими и итальянскими военнопленными; политические заключенные, верные революции, которых та освободила, лишь умирая, сироты и энергичные старики, ускользнувшие от расстрельных команд, — теми же дорогами, но в обратном направлении к тихой, точно кладбище, Испании мчались автомобили. Они уносили избранников немилосердной судьбы с надежными документами, чековыми книжками, сенсационными бумагами для обнародования в Нью-Йорке, стайными миссиями государственной важности… Бедняки из Фигераса[86] восхищались дорогими французскими сигаретами; в Каркассонне красавицы из Манресы предлагали себя за батон белого хлеба; а чиновники из Хаки за несколько банок сардин улаживали сложные вопросы.

В переполненных гостиничках Наварры, Арагона, Каталонии тайные агенты без устали выстукивали на портативных пишущих машинках приметы, отчеты, заметки, инструкции, ткали сеть между Мадридом и Лиссабоном, чтобы поймать наиболее важных для них беглецов… Местные жандармы допрашивали подозрительных, обыскивали чемоданы еврейской семьи, прикарманивали часы и авторучки, составляли акты на винтовку «ремингтон» или серебряную статуэтку лисы, которые вам вернут, сеньор, сеньора, на португальской границе, когда вы выполните все законные формальности, не сомневайтесь, слово кабальеро! Анархист из Лериды, узнанный пьяным фалангистом, несмотря на безупречный паспорт тулузского коммерсанта, в пять секунд был поставлен к стенке на заднем дворе и сражен пулей в лоб из револьвера прежде, чем осознал происходящее; курицы с цыплятами разбежались, испуганно квохча, тощий пес испустил жалобный вой, а мальчишки слетелись и вынули запонки из манжет казненного… Это и правда был анархист из Лериды? Quien sabe?[87]

Под искривленным фиговым деревом жена тулузского коммерсанта поправляла макияж, бросая гневные взгляды на спущенную заднюю шину авто. Где только виданы такие дороги? Мадам будет жаловаться Ге-не-раль-ному Консулу на недопустимую бестактность пьяного фалангиста, вот увидите! На белой, обгоревшей сверху стене кроваво-красные буквы вопили: Franco Franco Franco arriba![88]Часть стены обрушилась, там образовалась свалка. Над кучей мусора назойливо гудели мухи. В тени этих красноречивых развалин юная нищенка с огромными глазами, обнажив грудь, кормила младенца. Стрекотали цикады. Пекло солнце. Испания, омытая кровью, на крови замешанная, вчерашний ад, земля обетованная! И все же в обветшалых, но поддерживаемых в порядке гостиницах, надо признать, подавали (только не говорите о ценах!) хорошую курицу и терпкое винцо, напоминающее алжирское… Здесь, в безопасности, можно было со спокойным сердцем прикидывать стоимость билетов и смотреть даты отплытия трансатлантических пароходов, оценивать сложности переезда и узнавать поразительные новости: бегство правительства в Марокко, заговор Манделя против Петена в Бордо, ложный отъезд из Марселя, внезапное возвышение Лаваля, бои под Ментоной, два перемирия[89], грядущий разгром Англии, военный гений фюрера, вину правительства… Ах, довольно об этом, мадам…

X

Миражи Луары

— Луара, доктор, — произнес Мориц Зильбер. — Вы спите?

Сворачивая с одной дороги на другую, они несколько раз объезжали пробки, но попадали в другие. Остатки армии, по виду не побывавшие в бою, отходили на юг. Беженцы с севера и востока страны теперь покидали Париж. Жители Шампани рассказывали о сражениях или тяжко молчали, точно слова утратили для них всякий смысл. В людском водовороте можно было потерять ориентацию, надежду, рассудок… Но в долине Луары царила настороженная тишина.

Лиловато-зеленые косогоры спускались к неглубокой долине, где среди мирных полей изгибалась широкая гладкая лента реки цвета предзакатного неба в обрамлении округлых древесных кущ, точно огромная арка, уложенная на землю, от которой исходило тихое свечение. Само имя Луары в эти дни произносили словно заклятие. Оно означало — спасение. По ту сторону ее спокойных вод опасность рассеивалась чудесным образом, люди словно оказывались на иной французской земле, неподвластной вторжению, где обеспечены жизнь и защита. «Луару они не перейдут!» — твердил своим спутникам рыночный торговец из Нормандии Мартен Пьешо. Он легонько потрепал по плечу старуху, которая лежала среди коробок на опрокинутой детской коляске и, как обычно, дремала, последние проблески жизни в ней поглотило забытье. «Бабушка, Луара! Наконец-то! Мы спасены!» Хосе Ортига горько улыбнулся. Почему этим людям нужно по-детски верить в спасение? Луара, Эбро…[90]Ортига больше не верил в убежища, «естественную защиту», «усталость врага», о которой трубят газеты, когда все плохо. Авиации плевать на то, чем издавна успокаивают себя люди, она убивает когда и где хочет, наудачу. Ортига верил лишь в неистовую танковую атаку, с остервенелым рычанием моторов от земли до неба, с остервенелой тоской и яростью в груди. Только так, устремляясь вперед и рискуя погибнуть, можно спастись. И потом, каждый из нас столь ничтожен, что ничтожный случай играет нами, и шансы выиграть выше, когда мы расстались с иллюзиями и готовы ко всему.

Ортига промолчал. Старуха повела головой и несколько раз опустила пергаментные веки, какие бывают у птиц. А потом скорчила гримасу, которая могла быть улыбкой, и пробормотала: «Лу-эра, сынок, Лу-эра». Ибо она осознавала, но не то, что происходило в настоящем, а то, что ушло во мрак прошлого, и название это вызвало в памяти стадо гусей на цветущем, поросшем кустами берегу, которое пасла девочка три четверти века тому назад. «Она из Турени, — объяснила Мари Пьешо, пятидесяти лет, с жесткими волосами и мужским профилем, — в этом краю она в детстве пасла овец». Высокая плоскогрудая девица с лошадиной челюстью, которая настороженно наблюдала за Хильдой и Анжелой — странные барышни, такой разгром, а им как будто весело, — добавила задумчиво: «Говорят, на Луаре красиво, там замки есть…» Но она и не попыталась оглянуться по сторонам, не сводя взгляда с птиц, лежащих связанными у ее ног, и со вновь затихшей старухи. Жизнь — не для того, чтобы любоваться красотами, а чтобы трудиться.

— Никогда они Луару не перейдут! — повторил Мартин Пьешо, сам себя убеждая.

Ортига пожал плечами. «Кто вы такой, молодой человек? — не скрывая недовольства, что такой крепыш не служит в армии. — Ах, испанец!» Он задумался, лицо