Крушение - Виктор Серж

высоту. На время к шуму дороги примешались проклятия, крики, сопение животных. И сменились радостными возгласами, когда танковая колонна освободила перекресток впереди, возможно, пострадав от бомбежки. Люди спустились с насыпей.

Дорога пришла в движение в едином порыве. Велосипедисты, ручная тележка, кобыла, впряженная в старую двуколку, первыми устремились вперед между автоцистерной на ремонте и заглохшим «бьюиком». Автобус «Монруж — Восточный вокзал» фырчал на месте перед узким проездом, за которым открывался свободный путь, неудержимо манивший к себе. Завязались перебранки. Каждая секунда промедления, казалось, несла с собой неведомые угрозы.

Внутри «бьюика», до тех пор отгороженного от мира подобно светскому салону, две дамы в черных шляпках, подросток, который держал на коленях рыжего бассета с колокольчиком на ошейнике, и водитель смотрели, как толпа недовольных собирается вокруг их машины. «Остается только столкнуть их в ров! И поживее!» Испуганные дамы, мальчик с собакой, тучный полнокровный водитель, отчаявшись перед людским напором, выскочили из машины в кювет и вскарабкались на насыпь, крутую в этом месте, обдирая о колючки колени и руки. Примитивная ярость толпы и крах привычного порядка вещей доконали их. Господи Иисусе! За что такая несправедливость? «Бертран, дорогой, вы же не позволите этим дикарям?» — умоляла дама с необъятным бюстом.

Бертран, политик, заставлявший трепетать левые правительства, скрестив руки и застыв, точно справедливо наказанный ребенок, смотрел, как ножи перерезали крепления тюков — и вещи полетели в канаву: арабы, пехотинцы, потные женщины, жалкий интеллигент в пенсне, подонки общества, каких можно встретить в полицейском обезьяннике, — уперлись в его авто, толкнули, приподняли — тщетно! Правительство, дорожная полиция, Сенат, преуспеяние — все развеялось как дым, средь бела дня, под тихими тополями… «Вот чернь!» Автобус № 8, действуя как таран, довершил дело. Красивая машина со стоном опрокинулась, колеса крутанулись в воздухе — и кузов смялся, придавив упавшие в канаву вещи… Из пяти десятков грудей вырвался вздох освобождения. Молодой гнусавый священник с квадратной челюстью попытался успокоить дам: «Вас, конечно, подвезут военные». Дамы захлебывались негодованием. Ах, помолчите лучше, на что нам ваши советы! Драгоценности, столовое серебро, которые остались в большом свертке под разбитой машиной, — их тоже спасут военные? У них другие заботы…

Людской поток устремился по освободившемуся пути. Длинная ярко-красная пожарная машина, над которой возвышались медные каски, авиационные шлемы, головы женщин и детей; крытый брезентом грузовик с жалобно поющими пехотинцами-марокканцами… Санитарные машины с красными крестами встроились в хвост конному эскадрону, который растянулся, пропуская легковушки… Могучие быки тянули кибитку, как у переселенцев на Диком Западе. Одинокий сержант, прибившийся к эскадрону, постоянно спрашивал, где его полк, странным образом затерявшийся в этом краю.

Поток разделялся на скрещении дорог, на площади перед церковью большого села, известного своей кухней, где в этот самый час зажиточные семьи, усевшись вокруг белой скатерти, вдали от шума и суеты, обсуждали последнее меню эпохи. Площади и улицы, поднимавшиеся или спускавшиеся по косогорам, со светлыми домиками под островерхими крышами, заполнились шумом, точно какая-то безумная ярмарка. Могучие лошади возчика из Армантьера, повинуясь тысячелетнему инстинкту, затрусили к фонтану на площади. Их хозяин, привстав на сиденье, опустил поводья и высматривал среди хаоса «форд» жены, чувствуя себя еще более обессиленным, чем животные. Худшее из несчастий — потерять своих — предстало перед ним со всей очевидностью. За церковью тянулась нескончаемая колонна отступающих войск, санитарные машины, броневики, транспорты интендантских служб. Лошади погрузили свои разгоряченные морды в желанную воду. Их хозяин после расспросов выяснил, что полковник приказал направить все стоявшие на паперти автомобили в сторону Ла-Бокет, по единственной свободной дороге. Но тогда «форд» поехал бы навстречу врагу, на линию огня, если только не свернул на проселочную дорогу в Сент и по ней не выбрался на департаментское шоссе у фермы Ла-Шатр — вам ясно? Да только по департаментскому шоссе уже не проехать, в двух лье от этой фермы вчера в четыре часа прямо на него упала бомба — как раз рядом с грузовиком мельника, который перевозил школьников, какая мясорубка, месье, бедные малыши!

Между утолившими жажду лошадьми и их охваченным паникой хозяином внезапно вклинился рассерженный жандарм: «Я вам повторяю, водопой за рынком! Вы что, оглохли? Хотите, чтобы я вам штраф выписал?» Эта громогласная угроза развеселила солдат: «Доблестный урядник! Не забудь и фрицам выписать штраф! Они по газонам ходят!» Офицер без фуражки схватил жандарма за плечо: «Найдите мне мэра. И освободите площадь, мне нужно разместить раненых при бомбежке!» Это оказалось невозможно, гужевые подводы только что заблокировали единственный выезд на департаментское шоссе; они встали рядом с танками между кафе «Перед отъездом» и булочной Лемера (хлеба в ней уже не было).

Между танками, приземистыми на фоне огромных гужевых телег, сновали велосипедисты в ярких рубашках, вздыбливая своих железных коней, да редкие драгуны N-ского полка. Высокие белокурые и загорелые парни из польского батальона, набившиеся в какой-то нелепый фургон, невозмутимо взирали на это бегство — они уже видели такое на Буге и Висле. Имея противотанковое оружие и ящик снарядов, они могли бы устроить фрицам приветственный салют и нанести им урон, пусть и небольшой. Поляки толкали друг друга под локоть, примечая хорошеньких девушек в толпе.

Ардатов, заглянув в шумное кафе, тут же вышел обратно. «Мориц, на Луаре ожидаются бои, поехали, ребята!» Над ровным гулом бегущих толп невозмутимо возвышалась прямоугольная колокольня церкви, над ее островерхой шиферной крышей отражал солнечные лучи галльский петух-флюгер; и ни облачка на июньском небе.

От холмов израненной Шампани, садов Нормандии, долин Боса, Иль-де-Франса, подернутого сухой голубоватой дымкой, пологих берегов Соммы, Сены и Марны, залитых кровью, к горам Оверни, к Провансу, еще проникнутому мирной жизнерадостностью, к суровым лесам Дордони, пустынным ландам, кафе Бордо, Тулузы, Марселя, вплоть до Пиренеев и голубой кромки Средиземного моря — дороги Франции превратились в людские потоки, которые устремлялись к возможному спасению, в неизвестность…

Ни границы, ни море не могли их полностью остановить. За морем изгнанники-чужестранцы, лишившиеся последнего убежища на континенте, провидели конец пути. Гонимые из страны в страну поляки, чехи, немцы, австрийцы, голландцы, бельгийцы, испанцы, русские, евреи, последние граждане павших республик, последние социалисты из распущенных партий, последние участники потерпевших поражение революций, последние либералы и умеренные демократы, которых ожидала общая могила с плебейскими революционерами, последние депутаты дискредитированных парламентов, последние идеалисты эпохи научного оптимизма — добравшись до морского берега, с саркастической усмешкой оценивали ничтожные шансы на последнее бегство, за море… Безумцы, то есть смельчаки с душами аргонавтов, мечтали под парусом добраться до Африки, до английских миноносцев, до Гибралтара! Люди более умудренные,