Крушение - Виктор Серж

его замкнулось. Из-за испанцев и началась эта заварушка. Они хотели все у себя перевернуть вверх дном, отменить торговлю, конфисковать сбережения, разрушить церкви; ну и поплатились за это. Их дом разрушили, так они явились в наш. Добрались даже до рынка в Эльбефе и конкурировали с нами, торгуя вразнос Бог весть чем! «Ну, вы уже знаете, что такое разгром», — сказал Мартен Пьешо ровным голосом. Ортига догадался, что его попутчик с трудом сдерживает неприязнь, и про себя усмехнулся.

— Каждому свой черед. Вы торговец?

— Да, кружева, украшения, товары для дам.

— А я анархист.

Машина повернула, следуя за изгибом Луары, спокойной, бесцветно-голубой, почти белой.

— Если таковы ваши взгляды, — примирительно сказал Пьешо, — я их уважаю. Главное — трудиться.

— И бороться.

— Согласен, — твердо ответил Пьешо.

От голубоватых тонов пейзажа исходила печаль, которая передалась и им.

В Невер они въехали в сумерках, узкими улочками мимо в панике закрытых ставней, встречая лишь редкие припозднившиеся машины. Но в лавках, заполненных беженцами, бурлила жизнь. Машинистки и служащие какого-то министерства с искаженными лицами окружали грузовик, на борту которого мелом было написано: АРХИВ № 3. Седовласый мужчина твердил им: «Спокойно, спокойно, прошу вас, я не получил никаких распоряжений!» На заправке висел плакат: «Бензина нет». Машины, у которых закончилось горючее, сгрудились на краю тротуара. Обезумевшее радио передавало венские вальсы… «Поторопитесь проехать мост, месье, — посоветовал кто-то Морицу Зильберу, — его скоро подорвут… Вы приехали вовремя, здесь была такая пробка…»

Благородная прямоугольная башня собора возвышалась над старинными, потускневшими в сумерках домами. По мосту медленно удалялся военный конвой, покидая мрачный мир потрясений и скрываясь в лиловом тумане. Зильбер остановил машину перед маленьким кафе на набережной. Хозяйка в фартуке, тщательно причесанная, с дежурной улыбкой стояла на пороге между опустившимися на реку глубокими сумерками и тусклым освещением внутри. На лице ее застыло спокойное выражение, которое, казалось, не изменилось бы, если б она даже со стоном заломила руки. Ардатов и Зильбер вошли внутрь, женщина последовала за ними, чтобы обслужить. За столиками в глубине сидело несколько человек, сгорбившись, точно придавленные невидимым гнетом. Усталость, казалось, отняла у них все силы и погрузила в оцепенение. Хозяйка движением локтя указала на них:

— Вы должны попросить их уйти, господа, мост могут скоро взорвать. Они из Йонны, пришли пешком, сидят здесь такие несчастные, от их вида у меня разрывается сердце… Что вы будете брать?

Из другого угла выступил высокий силуэт, человек подошел, положил сильную руку на плечо Морица Зильбера, устремил на Ардатова вопросительный взгляд, очень спокойный и как будто доброжелательный…

— Вот, однако же, и вы. Меня всегда удивляет, когда люди держат слово. Вы молодцы.

Зильбер представил их друг другу. «Рад знакомству», — сказал Ардатов. «И я рад, — ответил солдат. — Вы врач? Людей правда можно вылечить, без шуток?»

— Да. Только чаще всего они выздоравливают сами.

Старый и молодой присмотрелись друг к другу и остались довольны знакомством.

— Этим утопающим уже ничем не поможешь, — сказал солдат вполголоса, указав на людей в глубине зала, которые, казалось, спали сидя. — Я пробовал. У них убили близких на дороге, это сломило их. Теперь им все равно.

И добавил:

— Результат неправильного воспитания. В начальной школе вместо грамматики должны учить, как не грохнуться в обморок при виде крови.

Солдат Лоран Жюстиньен поправил на плече ремень тяжелого вещмешка. Набережные, без огней, растворялись в голубоватом тумане. Кружили летучие мыши, почти касаясь лица. На мосту оставалось несколько телег, казалось, их тянули лошади-призраки. Пронесся рой мотоциклистов. На небе среди мелких рваных облаков показались холодные звезды. Хозяйка кафе, сложив руки на переднике, провожала взглядом грузовичок. Все вокруг бежали в ужасе, а те, кто не бежал, чувствовали себя покинутыми. К ним неумолимо приближалась смутная, немыслимая угроза. Но ведь вся Франция не может бежать, не так ли? Остаются дома, земля, надо иметь мужество остаться, когда есть дом, земля, эта набережная, знакомая с детства. «Нет, я не боюсь!» — произнесла женщина, и голос ее дрогнул. «Черт побери! — воскликнул Лоран Жюстиньен. — Да надо быть идиотом, чтобы бояться!» Они дружно расхохотались, и смех этот утешил Лорана, потому что при одной мысли о страхе зубы его начинали стучать. В темноте грузовичка солдат разглядел изящные очертания девушек и уселся поближе к ним. «Хорошо в вашем Ноевом ковчеге!» Страшит не кровь, страшит одиночество.

Машина ехала по мосту между темными набережными, водой, камнем, ледяными звездами и облаками. В конце моста у маленьких светлых квадратов мешков с песком, которые могли остановить разве что оловянных солдатиков, к грузовичку медленно приблизились часовые. Это были местные. «Живее, живее! Езжайте по шоссе, другим путем опасно!»

Дальше дорога на Мулен напоминала плотную человеческую реку, которая медленно текла, порой замирая в тревоге. Бредущие по ней толпы понемногу поддавались панике. Слишком много изрешеченных пулями машин, слишком много запечатлевшихся в памяти образов колонн беженцев, обстрелянных штурмовиками на бреющем полете, слишком много семей, схоронивших, завернув в одеяло, холодные тельца детей или израненные тела взрослых, унесенных горячкой. Царила не атмосфера переезда, а ощущение страшной катастрофы. Слух, казалось, улавливал в тихой ночи отдаленное гудение самолетов, которые приближались сюда, способные различить во мраке наши машины и сбросить на них свои смертоносные метеоры. Случайно включенные фары вызывали истерический гнев: эти сволочи выдадут нас, они, случаем, не из пятой колонны, уже третий раз включают фары, явно подают сигналы! Никто уже не знал, где враг, может, он совсем близко, здесь, на этой дороге. Рассказывали, как немецкие мотоциклисты догнали колонну беженцев, как танк с крестом встал на обочине, пропуская французские санитарные автомобили, как видели парашютистов, спускавшихся на эти равнины… «Свернем отсюда на любую дорогу», — предложил Ардатов. Грузовичок помчался по проселку, который с двух сторон обступали темные ряды деревьев, извилистому, точно речное русло. И именно там случилась знаменательная встреча.

Послышался мерный топот сапог. «Стоять! Смирно!» Сотня человек, не в строю, но в определенном порядке, не чеканя шаг, но в едином ритме решительно двигалась навстречу потоку беженцев под командованием маленького офицера в очках с узким подбородком мальчика-отличника. Шум приглушенных голосов напоминал шелест дождя. Бойцы горбились под тяжестью ручных пулеметов. Донеслись слова: «Говорю тебе, мы продержимся, если придет подкрепление!» Лоран Жюстиньен проворчал: «Вот забавные, воображают, будто получат поддержку». Он толкнул уснувшую старуху, едва не раздавил кур, которые с писком затрепыхались, выпрыгнул из машины, провожая взглядом этих храбрецов, идущих на передовую, одних, числом не больше сотни, несущих пулеметы, нелепые противогазы, вещмешки, словно рабочие ночной смены — свои инструменты. Лоран Жюстиньен и Хосе Ортига,