Крушение - Виктор Серж

Семен Ардатов спал чутко, и ощущение чьего-то присутствия заставило его открыть глаза. Хильда сидела на траве возле него, завернувшись в шаль, небольшой выпуклый лоб выделялся светлым пятном. Густая трава была темно-зеленоватого цвета морских глубин. Близился рассвет.

— Ардатов, я не хотела вас будить… Ардатов, у меня такое чувство, будто я освободилась. Ничего не надо будет начинать сызнова. Мы больше не вернемся к тому, что кончилось. Как будто прошлое обрушилось одним махом… Мы жили в прошлом, не знаю, выживем ли, мне это почти безразлично, но если мы выживем, то только ради иного будущего. Это продлится долго, долго, будет долгий кошмар, но со старым миром, где нечем было дышать, покончено. Нам предстоит лишь преодолеть океаны хаоса, чтобы начать совсем новую жизнь… Я уверена, что это так, Ардатов.

— Я тоже в этом уверен, Хильда.

Она быстро поднялась. «Отдыхайте. Я не могу уснуть». Он смотрел, как удалялась ее прямая фигурка с узкими плечами, изящной головкой. Она легко шла к низко стелющемуся туману на грани предрассветной мглы и едва различимого света занимавшейся зари.

XI

Нас предали

Утро открыло взору привычные французские равнины. Кошмар казался невозможным. Прошел небольшой дождик, оставив по себе радугу, истаивавшую в небе над горизонтом. «Мне даже неудобно, — произнесла Анжела, — что я чувствую такую легкость, несмотря на войну. Можно подумать, будто и нет никакой войны». Хильда только что умылась и стояла на берегу ручья обнаженная до пояса, расчесывая волосы. Она ответила: «Ты еще ребенок. Принимай радость как есть. Мы не знаем, с чем и откуда она к нам приходит. Однажды я хотела покончить с собой и вдруг ощутила ее в себе, несмотря на смерть товарищей, на поражение, несмотря ни на что. Меня словно что-то озарило изнутри — в грязной тюремной больнице, когда беды следовали одна за другой… Впрочем, страдания никуда не делись, и я задаюсь вопросом, возможна ли радость без них… Забудь все, чему тебя учили, Анжела, живи как живешь, ты станешь сильнее и лучше». Хильда быстро натянула лифчик, увидев приближающегося неуклюжей походкой Зильбера; лицо его искажала гримаса. «Хильда, у тебя красивые плечи… Старуха отошла сегодня ночью, не подходите к машине. Это нас задержит».

— Отошла? — спросила Анжела, округлив глаза. — Что вы хотите сказать?

— Приказала долго жить. Терпеть не могу мертвецов… Вы оставайтесь здесь, а мне нужно съездить с ее семьей в ближайшую деревню. Они хотят отпевания. А я попробую раздобыть бензин.

Хильда взяла Анжелу за талию: «Видишь, как бывает? Самое прекрасное утро в мире, все цвета радуги, мы с тобой почти счастливые, а старушка скончалась, пока мы спали, и свет угас для нее. Но мы должны жить, понимаешь? Улыбнись, ну-ка! Я говорю, улыбнись, Анжела! Погибли мужчины, которых я любила и люблю до сих пор, я буду любить других, а когда мне все надоест, брошусь под поезд, понятно?»

— Не совсем… (Но Анжела улыбнулась.)

— Я сама понимаю лишь наполовину и, возможно, ошибаюсь. Но для бабушки это не трагично и не ужасно, она умерла, словно уснула, да и много лет уже уходила… Несправедливо истребление молодых, гибель умов. Человек мыслил, работал, научился понимать души, судьбы, события, некоторые вещи знал только он один, с ним рядом было хорошо, даже когда он молчал. Он смотрел на вас, держа стакан воды, который собирался выпить, — и вдруг медленно опускался на землю, чуть приоткрыв глаза, прося, чтобы ему дали камфары… Я это видела. Ум угас — как будто угасла в небе звезда. Это так несправедливо, так безумно, что меня душит гнев. А молодые! Среди мертвых тел на поле битвы — сколько неповторимых…

— Каждый неповторим.

— Да, каждый. Но сколько из них могло принести в мир новые сокровища, примеры, изобретения, творения?

В каждой груде трупов в Польше, в Китае, во Фландрии — Моцарты и Пастеры. Я могла бы назвать и других. Удивительные люди, они могли заново передать мир, а их превратили в падаль… А кто-то ведь понимал, на что способен. Как они, наверное, возмущались!

— А радость ушла, Хильда.

— Нет, не может быть радости без гнева… Делай как я, разденься, ополоснись в ручейке. Потом мурашки по коже, это здорово! Я посторожу, чтобы не подошли товарищи.

Мартен Пьешо, проснувшись на заре, услышал, что старуха не дышит. Он толкнул Мари. «Жена, я думаю, она скончалась, бабушка… Уже похолодела. Мир праху ее». Мари Пьешо молча перекрестилась. Без крыши над головой, без причастия, точно бродяга — так несправедливо. Их дочь открыла глаза, уже светало, она все понялаи побоялась шевельнуться; она знала, что нужно плакать, но глаза ее были сухи. Я не могу плакать, бабушка, потому что плачу внутри. Девушка не слишком задумывалась, мысли заменяли усвоенные в школе образы: душа покинула тело, теперь это холодные останки, которые нужно поскорее похоронить, чтобы не распространилась зараза. Душа отлетела как голубка, не обычная голубка, черная и высохшая, душа бабушки. Какая страшная голубка! Ах, может, она и правильно сделала, зачем ей было так жить дальше? Мари Пьешо повязала чистый платок под подбородком старухи, так как из приоткрытого рта уже исходил гнилостный запах. Закрыть ей глаза оказалось непросто, веки утратили эластичность. «Что ж, — пробормотала наконец Мари Пьешо, — скорби старой закончились, теперь она в раю…» (И задняя мысль: «А нас что ждет?») Подошли попутчики. Ортига спросил: «Вы теперь наследники?»

— Ее стойкости, — ответил Мартен Пьешо. — Это все, что она имела. А ее у ней было не отнять.

Мартен Пьешо не заметил вызова, а Ортига подумал: «Какая же я скотина». Он искал слова, жесты, чтобы искупить вину, но не нашел. «Я скотина, что заговорил о наследстве, — сказал он. — Вы могли и по морде мне дать, месье Пьешо». Мартен Пьешо, видя его смущение, объяснил:

— Люди обычно хотят что-то унаследовать, и было бы справедливо, если б старая оставила нам какие-нибудь гроши, ведь мы столько за ней ухаживали… Но это не так, и она не виновата.

Он потер большие смуглые руки. «Ладно, — сказал Ортига, — если я чем-то могу помочь вам, считайте меня вашим другом. У меня есть кое-какие деньги…»

— Похороны мы сами оплатим, — проворчал (все-таки с толикой оскорбленной гордости) Мартен Пьешо. — Благодарю вас.

Ортига помог ему отодвинуть чемоданы и тюки, чтобы уложить тело старухи.

…Лоран Жюстиньен некоторое время шел по дороге рядом с Ардатовым. «Доктор, а есть специальное название для естественной смерти?» — «Нет». — «Значит, недоработка во французском языке, так?» — «Ничуть, это смерть,