Адриатика (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

Без малого два месяца длился переход от Охотска до острова Кадьяк, где в бухте Святого Павла располагалось управление американскими колониями.

Первое время мореплавателям не везло. Ветры дули большей частью противные, затем и вовсе пошли непрерывные шторма со снежными метелями. Борясь с обледенением, целыми днями до полнейшего изнеможения рубили топорами лед. Довелось пережить даже пожар. В одну из ночей внезапно вспыхнула балка над камбузом. И хотя огонь быстро потушили, весь дальнейший путь сидели на сухарях и солонине. Матросы рассказывали, что пожар произошел из-за пакости охотского печника, таившего злобу на компанейского комиссара.

– Вернемся живыми, повешу за ноги на первом суку! – ярился Хвостов, давясь прогорклым сухарем с червяками.

Матросы крестились. Этот точно не моргнет, а повесит!

Впрочем, за время перехода случались вещи и похуже сгоревшего камбуза. Так однажды в шторм начала быстро прибывать в трюм вода. Ни помпы, ни ведра не помогали. Когда Хостов с Давыдовым кинулись в трюм… Мама родная! В местах, где доски должны были крепиться друг к дружке болтами, были лишь дырки, замазанные смолой! Кое-как скрепили, чем было под рукой. В общем, плыли… Но вот, наконец, и заснеженные скалы Аляски. В бурунах прибоя предстала перед мореплавателями бухта Святого Павла, мрачная и величественная.

На берегу Хвостова с Давыдовым встречал хлебом-солью сам правитель американских колоний легендарный Александр Андреевич Баранов. Разорившийся когда-то сибирский купец, а затем приказчик шелеховской промысловой компании, он теперь уже двенадцать лет был единоличным владетелем огромного североамериканского края, в котором без всякого ущерба уместилось бы с полдюжины Англией.

Александр Андреевич Баранов

Лысый и коренастый, свирепый и властный, Баранов был царем и богом Аляски. Историк оставил нам следующую характеристику правителя самого дальнего угла Российской империи: "Человек не образованный и грубый, но весьма умный и честный, горячий и настойчивый, страстью ревностию к славе и пользам Отечества, притом здоровья железного, трудолюбивый и переносливый, он с самыми ничтожными средствами умел покорить диких, все далее и далее распространяя по этим берегам селения…"

Приходу судна правитель был раз чрезвычайно. Вот уже пять лет из России не было ни единой оказии с грузом. А ведь поселенцам, как воздух нужен был порох и железо. К тому же не так давно индейцы захватили селение в Ситхе и напрочь его разорили. Нынче же и вовсе, осмелев, аборигены стали вести себя дерзко даже здесь на Кадьяке. Да и мягкая рухлядь, которой вот уже какой год были доверху завалены все склады, начинала портиться. Поэтому радость поселенцев при виде входящего в бухту судна понять было можно. Едва ошвартовались, Баранов забрал обоих офицеров к себе, усадил за стол и не отпускал из-за него несколько суток кряду. Команда отчаянно гуляла в избах промышленников. Делалось это, как всегда, отчаянно: с драками и поцелуями.

Затем занялись разгрузкой "Елисаветы". От немедленного отплытия в обратный путь Хвостов отказался, сказав, что судно надо основательно чинить. Сообща с Барановым было решено, что "Елисавета" перезимует на Аляске, а по весне двинется к сибирским берегам.

Баранов этому обстоятельству был весьма рад. Никогда ранее не имея дела с кадровыми флотскими офицерами, он был просто потрясен их морскими познаниями, эрудицией и деловитостью. Не ограничиваясь своими обязанностями, друзья помогали правителю во всем: укрепляли по всем правилам фортификации крепость, обучали промышленников воинскому делу, строили крепкие лодки со шпангоутами и стрингерами. Не чинясь своего чина, сами часто брались за топор с пилою.

– Эх, Николенька, да Гаврилушка, соколики вы мои золотыя! – обнимал Хвостова с Давыдовым правитель. – В вас теперича вся моя надежа и опора! А потому желаю жаловать вам от кампании и меня в подарок по тыще рублев каждому!

В те времена, когда человек и алтыном сыт бывал, это была сумма почти сказочная. Но друзья на слова такие барановские лишь недоуменно переглянулись. Хвостов обнял старика за плечи:

– Мы, Ляксандр Андреич, не за деньги твои служим, но за присягу!

И тогда Баранов, тот самый Баранов, перед которым трепетали племена и народы… заплакал.

– Батюшка! Батюшка, Николай Александрыч! – говорил он, глотая слезы. – Могу ли я когда-нибудь заплатить за ваши труды, ведь вы люди без интересу! Что я вам не предлагаю, вы ничего не изволите принимать!

Иногда, в свободное от работы время, друзья рассматривали остров, ездили в стойбища к воинственным индейцам – калошам, где под восхищенные взгляды собравшихся, лихо укладывали "боксами" на лопатки первых индейских силачей, а потому курили в вигвамах с вождями трубку мира. Тогда же индейцы сделали Хвостову на груди татуировку героя – орла, распростершего крылья. Впрочем, не избегали друзья и попоек, которые тогда устраивались в Ситхе с чисто русским размахом. А какие певались там песни! А какие бывали там драки! Не раз и не два схватывался в кулаки и неистовый Хвостов. И хорошо, если рядом оказывался заботливый Давыдов, который был единственным, кто умел остановить своего буйного сотоварища. После драк противники, как правило, уже на второй день пили мировую, а потом ехали сообща на рыбалку и охоту.

В одной из особенно яростных застольных драк Хвостов в бешенстве проткнул своего соперника кортиком. Затем, потрясенный тем, с каким мужеством и хладнокровием промышленник перенес ранение, он тут же насквозь пронзил тем же кортиком свою ногу:

– Вот гляди, такой – разэтакий, я не хуже тебя умею кровь терпеть!

И пусть читателя не пугают такие истории, просто таковыми были в те времена нравы на окраинах великой империи!

Только следующей весной, погрузивши на отремонтированную "Елисавету" пушнину стоимостью более чем на два миллиона рублей, Хвостов с Давыдовым поняли паруса. Снова был изматывающий двухмесячный переход, шторма и цинга. В Охотске друзья сдали товары в местную компанейскую контору. Пока сдавали, тоже время даром не теряли. Давыдов занимался устройством порта, а Хвостов ездил на собаках в устье речки Ульи, подыскивал там места для новых причалов.

– Ха-а-а! – кричал каюр, погоняя ездовых собак.

На голову лейтенанту щедро сыпался снег с разлапистых сосен.

Глава

На румбах Адриатики

От бухты Кастель-Ново до Новой Рагузы при свежем попутном ветре ходу всего пять часов. Зайдя в залив Каламото фрегат "Венус" отдал якорь.

– Вытравлено пятнадцать саженей! – доложили Развозову.

– Добро! – кивнул тот. – Баркас к спуску и мичмана Броневского ко мне!

Володя Броневский, недавно сменившись с вахты и залезши с головой