Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

отвернулись. Странное прозвище для немолодого вообщем-то человека. Колчина подмывало спросить, почему стоят тут, до сих пор не на рабочих местах. Но что-то остановило, не стоит с утра цепляться, прошел мимо. Решил сначала заглянуть в первое машинное здание, потом к себе в контору. И в машинном сразу обнаружил непорядок. Пятеро рабочих кучковались посреди цеха. Мелькнуло, день едва начат, пошехонцы по утрени дебатируют. Как быстро, однако, красная власть успела развратить рабочего человека: вестовой едва кивает, старый работник не здоровается, в цеху митинг. Увидев бывшего управляющего, все пятеро развернулись к нему и сквозь шум машин принялись что-то наперебой выкрикивать, жестикулируя. Слева и справа к ним подходили ещё мастеровые.

– «Фарко» увезли!

– Как увезли?!

– На подводе.

– А кто демонтировал?!

– Мы и сняли.

– А кто грузил?!

– Мы и грузили.

– Я же ремонтникам на сегодня наряд выписал!

– Ты думал, а те сделали.

– Кто распорядился?!

– Новый управляющий.

– Ким.

– Федька Хрящ.

– Гугнивый.

– А вы чего же, киселяи?!

– А чё мы…

– А мы чего?

– Сказано-сделано.

– Красная власть она за рабочего.

– «Фарко» же ходовой никак?

– Живой мотор.

– Так, живой.

– Куда увезли?!

– Кудой? Нам не докладывали.

– Где Хрящев?!

– У себя в кабинете.

– У тебя в кабинете.

Кабинет свой Колчин любил. Здесь всё налажено по его личному усмотрению. Квартиру их на Первой Мещанской супруга обустраивала по собственным картинкам о счастливой семейной жизни. И верно, счастье жило в их доме. На службе же инженер сам себе хозяин. Был. Кабинет во втором этаже, окнами выходит на южную сторону и глядит на внутреннюю территорию станции. Все здания на перечёт, дорожки и клумбы между ними чётко расчерчивают площадь перед конторой, каланчой котельной, казармами и цехами. За каланчой виднеются красно-кирпичные, такие же, как и станционные, здания Бахрушинского приюта, золотится крест домового приютского храма – церкви Живоначальной Троицы, а уж за церквой гребёнкой торчит лес, соединяя Сокольничью рощу с Лосиным островом. В кабинете минимум мебели: стол с сукном на витых ножках, два стула, кресло, шкаф, диван, обтянутый кожей. В левом углу у окна винный бар в виде глобуса на массивной полуметровой опоре, в правом – чучело медведя-шатуна, на именины дарили пермские друзья-охотники. Колчин любил вертеть шарик-глобус, когда задумывался. Тот, полный напитками, сначала тяжело набирал ход, после всё быстрее вращался, также быстро заставляя крутиться за собою и мысль инженера. Пил инженер редко, угощенье держал больше для важных посетителей. К чучелу звериному поначалу плохо относился, сам не любитель охоты, но потом привык и даже полюбил Топтыгина за мудрый взгляд стеклянных глаз. За медведем притулился металлический сейф, ключи от какого сданы в местный комитет разом с круглой печатью. Вот вам скипетр и держава, властвуйте. Теперь глобус пустует. Содержимое экспроприировали местные предводители и тут же опробовали, можно ли присовокупить к достоянию красной власти. Но пока пробовали, прибыток и закончился.

Федька Хрящ нарочно не стал дожидаться бывшего управляющего в цеху. Перед рабочими никак нельзя сплоховать. Придёт инженер и спросит за самоуправство. А кто здесь власть? Нынче рабочий человек здесь власть в лице его, Кима Хрящева. А не тот недобитый элемент, на все пуговицы застёгнутый. Федька ходил желваками и кадыком. Федька скрипел кожаной тужуркой, чуть тесноватой его налитой мускулами фигуре. Добытый кожаный плащ и вовсе не сел на него, пришлось сеструхе отвалить «с барского плеча». Дрездо только в нём их ходит на швейную фабрику. Федька примерялся в кабинетном кресле встретить бывшего его хозяина. Федька садился на подоконник, закуривал. Федька разваливался с ногами на диване. Тут и решил остаться, ожидая скорого прихода своего нынешнего заместителя.

Колчин со времени выборов нового председателя Технической коллегии и местного комитета перебрался в кабинет попроще, на первый этаж и окнами на казармы. В свой прежний директорский кабинет он теперь ходить не любил. Там накурено и захламлено. Со стен сняли географическую карту мира, и чертежи пустили на курево. Чертежи хорошо горели в скрутках, а карта плотнее бумаги, её просто извели как буржуазное излишество, всё одно на ней ни слова по-русски. Зато на стенах теперь развесили плакаты «Рабочий! Владей оружием – всеобщее военное обучение!» и «Верю, сотую встретим годовщину».

Николай Николаич бухнул кулаком в дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл. На пороге опешил: напротив двери стоит массивное бюро. Дубовое бюро прежде видел Колчин в приютском храме – церкви Живоначальной Троицы, куда по делу заглядывал, когда трубы лопнули. Никониане помощи просили. Подмогу дал. Разговорились с местным попиком про старинное бюро – свечной приходской ящик, ровесник храму, как не запомнить. Наклонная крышка приподнята, изнутри телячьей кожей подбита. Потайные столешницы вытащены наружу, на них окурки разбросаны. Ручки на нескольких нижних ящиках отбиты, видать тяжело тащили на второй этаж. А в дверках под раздвижной крышкой, в самой сердцевине, вставлен портрет товарища Ульянова. Улыбается вождь, чуть прищурясь.

Иерей говорит, где бы вы ни были, всюду вас на одного больше, чем видимо. Вот и тут на одного больше, двое их в комнате: Ким и Ленин.

Хрящев лежал на диване, подложив руку под голову. Не поздоровался с вошедшим, не шевельнулся. Лишь цепко следил за инженером исподлобья. Чернели зрачки в узких прорезях глаз. Под пристальным взглядом с порога не удавалось-таки показать полное безразличие. Федька приподнялся, сел. Колчин слышно дышал после подъема наверх в еле сдерживаемой ярости.

– Где «Фарко»?

– Хто? Хто?

– Не придуривайся, Федор.

– Ким.

– Куда насос дели?

– Отслужил своё насос, как и ты, господин-товарищ.

– Не обо мне речь. Эта машина французская. Она и от сего дня лет двадцать в хороших руках проработает.

– Кто так решил?

– Технические специалисты так решили. Старейшие работники станции.

– А комитет решил по-другому. Ты вот вчерась на заседание не остался. Побрезговал. А мы постановили: буржуазные машины менять на насосы пролетарского происхождения.

– На какие же? Вы таких не сочинили за три года.

– Насосы Ранкина. Нашего, русского человека.

– Уильям Ранкин шотландский ученый. Его насосы не подойдут под наше оборудование. Вы всю цепь собьёте!

– Не луди мене. Опорочить хочешь нашего учёного.

– Где машина?

– Сломалась машина.

– Куда насос дели?!

– Не твоё дело. Жаль, не могу тебя снять. Пока. Мешаешься ты тут. Не нашей ты формации. Да ещё из староверов.

– Федор или Ким, как тебя, упреждаю. Коли до завтрашнего утра «Фарко» не вернётся на станцию…

– И чё тада?..

– Есть сведения об исчезновении из ремонтных мастерских инструментов, мелкого оборудования, проволоки, пакли. Я знаю, кто таскает из цеха. Знаю, кому таскают. Пока выносили по мелочи, пока недостача не достигла катастрофических размеров, я закрывал глаза. Хотите