Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– На воздухе лучше думается. Вот и позвал тебя прогуляться, Лексей.

– Вижу, вижу, Роман Антонович, кручинишься с начала Филипповок. С Толиком вроде всё добро. Ладный малец растёт.

– На Толика не нарадуюсь. Когда молитовки свои сочиняет или болтает сонной головой. Набегается, к вечеру, глядь, совсем осоловел, а ложиться противится. Вот он на днях просил меня в альбомчик себе вписать из Иоанна Златоустого. Помнишь, то место: «Якоже бо царь боле есть князя, а князь воеводы, а воевода болярина, а болярин сотника…». О, я мечтал вписать в тот альбомчик все Божьи слова, что охранят его после моей кончины! Но какая жизнь ему уготована? Что со страной будет? Что есть?!

– Худо, худо в доме нашем. А ведь сам знаешь, иже веру имет и крести́тся – спасе́н будет, а иже не имет веры – осужде́н бу́дет.

– Едва обрадовались… В девятьсот пятом алтари распечатали – и на нашей улице Пасха. Знаешь, когда в Покровском на Рогожке алтарь распечатывали, пришлось замки сбивать. Ключи за пять десятков лет утеряны. Вошли, и скелеты голубей да ворон увидали. Удручающе выглядели истлевшее облачение, иконы упавшие, полинявшая роспись на стенах. Но вот скелетиков птичьих не ждал. Страшно. Влететь нетрудно, а выбраться невозможно. Да, двенадцать лет рассвета, как один день! И много успели. Даже кое у кого мысли возникали замириться с никонианами. Но едва продыхнули староверы, а их сызнова душат. Революция хоть и теснит гонителей наших, да не радостно то, не радостно. Вот монастыри их в простые приходы преобразуют. Вот духовную консисторию их упразднили. Вот вводят епархиальные советы. Прещения не бессмысленны. Однако, не по-христиански было бы злорадствовать.

– Уж то было бы совсем в дровах. Нынче всё упраздняют. Всюду Советы да Советы, ничего акромя. Только веру не упразднить, пробьётся.

– Да, жизнь не есть благость. Вот, говорят, духовенству анкеты вручают. На предмет отношения к правящей власти.

– В мысли пролезть хотят. В подноготную.

– Другое у меня сейчас болит. Возрастает движение «Живой церкви». Откуда такое?

– Обновленчество от размена веры идёт, от кривды. А ведь если обмозговать, обновленцы от никониан откололись, значит, и сами никониане отпор получили? Нынче в Православной Церкви новый раскол.

– И снова не мы раскол несём. Нынешний ихний с нашим не сличишь. Не такой кровавый.

– Как ещё развернётся…

– Верно. Ихний раскол шутовской, но может достичь трагедии. Встречался я с иереями нашими и архиепископа Мелетия навестил. Сказывают, семь церквей по Москве обновленцам отдано. Тревожно.

– Тревожно.

– Тревожно… Готовься, Лексей, к самому худшему. Заглот будет.

– Храм бы уберечь.

– Души бы уберечь. Много людей, а едина душа.

– А отчего такое с нами происходит?

– Не ищи смысл, ищи ценность. Всё – тщета. Ну нам-то с тобой за святую Церковь пострадать – благо. Вожделенны гвозди, хотя и болезненны.

– Взялся Богу служить, о себе не тужить. Что на том пути встанет…

– Мы и так перед властью в непоминающих ходим. За отказ поминать их ставленников закрывают приходы. Вот и пойми безбожников: вроде и атеисты, а вроде и поминовения своим «красным попам» требуют.

– Непоминающих – в арест?!

– В «живоцерковниках» опасность вижу, в обновленцах. Борзо напирают. Вот один из риторов их ярок, опасен. Остальные так…приспешники, греховодники. А тот даровит и безудержен, у него дар проповедческий. От хороших ораторов разору много.

– Кто ж таков?

– Вениамин Руденский, огненный темперамент.

– Не видал, но слыхивал… То ж ему старуха на паперти лоб камнем разбила?

– Ему. А другая с молотком кидалась. Видел я его проповеди – гениальные озарения. Талантливо врёт, лукавец и духовный паяц. Теперь подвязался в церкви Петра и Павла в Шелапутинском. Но по слухам, он всюду: то в филармонии завывает, то в музее про пятисотницу толкует, то на площади про половую гигиену.

– Так много диспутов нынче. Красные попы митингуют. Акафисты своему Марксу поют. Скоро до карнавалов дело дойдёт…из крестных ходов сотворить грозятся.

– Литию править некому. Перевёртыши в рясах. Архиепископ опасается запрета проповедей.

– Обратно?! Да как же такое возможно?

– Экое диво. И хуже бывало. «Австрийцами» тыкали, раскольниками. Запрещали прозываться староверами. А разве ж мы раскольники? От нас откололись. А «выгонки» помнишь? По сорок тыщ людей разом изгонялись. Или вот. Помнишь ведь, как насильно церкву перенесли из Климово в Егорьевск, чтобы пресечь оказательство староверства? Пусто место оставили. То для них пусто. А люди стали ходить к разору ежегодно. В восемнадцатом-то году небывалый подъём, небывалый. Под Климово сошлись паломники из тридцати двух деревень, пятнадцать крестных ходов слились. На поляне несколько тысяч собралось. Я такой красоты, пожалуй, и не видал больше. Архиепископ Мелетий говорил поучение. Десятки слышали, сотням передавали, сотни – тысячам несли.

– Да, поражающий факт. Как стояние на Угре, токмо не супротив монголов. Перед своей же властью стояние. Перед безбожниками.

– Теперь вот с трёх сторон жмут: никониане, комиссары и «Живая церковь». Но наш-то храм не перетащат.

– Никонианам нынче не до нас. Самим бы выжить.

– Зато большевики напирают. В газете их «Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета» так прямо и говорится: «идеи обновления завоевали понимание на местах». Всё просто: завоевали понимание. Подменяют для разора. Тот же Руденский проговорился, к Пасхе закроют все храмы.

– Все?!

– Все. Понимаешь, все православные храмы! Останется одна только «Живая церковь» против мёртвой. Нас с тобой мертвецами объявили – старую веру, какая тысячу лет убить не могут. Они от одного вида наших бородачей из костей выходят. Мы в их свете на святых тянем, а святость грешниками не прощается. У них вон монахам жениться дозволено. Второбрачие духовенству разрешено. Слыхал историю с Сергием Сретенским? Любовница на попа в красный суд подала. Из суда дельце в газетки попало.

– Слыхал сей позор. Опороченные. Так как же с храмом?..

– А так. Исповедников всё больше. Нас не закроешь. Бог усмотрит. А закроют…

– Допускаешь?

– Закроют, в тайные моленные перейдём. По домашним кельям разбредёмся, как бывало. Пока же, если даже все напугаются, а один придёт – служить будем. Если и ни одного не придёт – всё одно служить будем.

– Так-то оно так…наших моленных-то по Москве немало разбрелось: в Турчанинове переулке, в доме Карасёвых на Вековой…

– В доме Свешникова в Ново-Благословенском.

– Во Втором Золоторожском.

– У Морозовых в Трехсвятском.

– Опять же у Матвей Сидыроча на Мещанской. Да храм на Лесной… И что же, снова в катакомбы?

– На каком камне вера наша стоит, Лексеич?

– На преданности старине.

– На свободе. Соль веры нашей