Тума - Захар Прилепин

«Хохлачи…» – догадался Степан.

Скосился на Ивана: тот держал ладонь на рукояти сабли.

…тут же вся их станица оказалась окружена. Запорожцев было явственно больше: то слышалось по топоту и дыханью их лошадей.

– Стоим! – раздался спокойный голос Корнилы Ходнева. – Мы станица Войска Донского, а вы чьего улуса, православные?

– Чем богаты? – насмешливо спросил всё тот же хохол, не отвечая Корниле.

На сей раз не ответили уже ему.

Степан, смиряя дыхание и сердцебиение, вслушивался: всё должно было начаться вот-вот – с того легчайшего звука, когда вдруг взлетает, как птица, сабля из ножен.

– Должно, грамотку какую везёте крымскому хану в обход братов сечевиков, нам на поруху? – насмешливо сказал хохол.

Ходнев тихо выехал вперёд, встав рядом с Аляным, чтоб разглядеть говорившего.

– Мы не вестовая станица, браты сечевики. Москву не видали, ходили по запасы для войска до Валуек, а звать меня Корнила, я атаман станицы.

– Не признал по голосу, – ответил ему сечевик с явственной издёвкой.

Степан склонился, чтоб разглядеть, кто из хохлачей был ближе всех к нему.

Конь, будто догадавшись, бережно ступил вперёд, как бы стараясь не помешать людскому разговору. Тут же выплыло знакомое весёлое лицо.

– Боба… – сказал Степан.

– Стёпка! – шёпотом ответил Боба как ни в чём не бывало.

В руке он держал корбач – лошадиную челюсть, привязанную ремнём к древку.

– Опознал кого, сынок? – спросил нежданный, густой голос.

Степан поначалу решил, что обращаются к нему, но откликнулся Боба:

– Да, батько. Черкасские казаки. Гостили у них.

– Ну раз так, здоровеньки! – произнёс тот же голос. – Мир на стану!

Хохлачи вызвались проводить донцев, божась, что ведают особый шлях до перевоза.

– Мне ведом путь, – хмуро сказал вож.

– Ведом ему, – передразнил один из хохлов. – Едва не стоптал меня…

Степан видел, что хохлачи едут по двое, по трое возле каждого казака их станицы, норовя поддерживать нехитрый, и оттого казавшийся подлым разговор.

С ним рядом снова оказался Боба.

– До Валуек ходили? – спросил. – Добрый товар, гляжу. Что там, как?

– Купца провожали, – сказал Степан, чувствуя, что у него сдавлено дыханье.

Втянул сквозь зубы влажный воздух.

– А был я у валуйских… – чему-то засмеялся Боба. – Крепко построились, дюжий городок. А в тех мешках чего? Соль?

Разговор их прервала склока впереди. Аляной остановил коня, и без нажима велел:

– Так, хлопчики, ну-ка подались вперёд, оба… Давай-давай, а то мне тень наводите.

Запорожцы засмеялись, Аляной передразнил:

– Гы-гы-гы, гуси… К бабе жаться будете, когда найдётся, какая сжалится…

Голос Аляного звучал лениво.

– Якимушка… – окликнул всё тот же густой голос. – Да отъедь ты трошки, молят тебя…

– Не бойсь, – тут же сказал негромко Степану Боба. – Батька каже: миром решим. Так и будет. Не бойсь. А в той суме чего?

…запорожцы вывели донцев на пригорок, где туман оказался пожиже.

Все, наконец, друг друга разглядели.

Сечевиков было вдвое больше.

Иные из оружия имели при себе лишь луки. Другие были при мушкетах и пистолях. Одеты ж все были как сиромахи: виднелись грязные шеи, голые груди.

Даже на Бобе были стоптанные сафьянные чёботы, а запорожская свитка его поизносилась до сальности и утеряла червчатый свой цвет.

Зато у Бобы имелся пистоль с богато изукрашенной рукоятью.

Ещё один хохол, густо поеденный оспой, блёкло вперился в Степана. Мутный взгляд его говорил: не по заслугам наряжен, хлопчик…

Иван, бледный как снег, загородил, тронув коня, от того взгляда младшего брата – и, не глядя на Степана, шёпотной скороговоркой поделился:

– …жду-еле-терплю, когда ж…

Корнила и запорожский атаман отъехали в сторону; говорили недолго.

Корнила махнул казаку их станицы Фёдору прозваньем Будан, и тот в полминуты, развязав узлы, скинул два мешка соли с воза.

– Бывайте, браты, – сказал густоголосый атаман сечевиков.

– Повидаемся, – просто ответил Корнила.

Аляной чуть привстал на стременах, вытягивая шею.

– Я ж сказал! – мигнул, подъехав к Степану, Боба.

Они приобнялись – и Боба не отпустил Степана на миг дольше:

– Не серчай. Доля казацкая зла! – и тихо засмеялся.

…станица тронулась дальше одна.

Запорожцы стояли на взгорке: одни перевязывали мешки, другие раскуривали трубки, кто-то заскучал.

Донцы не успели отъехать и полста саженей, как раздался озлённый голос Аляного:

– Хуже татарвы, блядская саранча…

Кто-то из хохлачей в ответ засвистел жутким, заложившим уши свистом.

…шедшую впереди заставу – двух казаков – станица скоро встретила. Те уже поняли, что проглядели сечевиков.

Другие двое, что всю дорогу держались, как велено, позади, нагнали станицу, обойдя сечевиков стороной.

Оставались ещё крыльщики.

Их всё никак не было.

Станица встала.

Аляной посвистел ястребком.

С одной стороны откликнулись. Прискакал казак, тоже всё разглядевший и ни о чём не спросивший.

За другим крыльщиком, не отозвавшимся на карканье кракуна, пошли.

Сечевики так и наблюдали, не сходя с места.

Аляной скоро нашёл в травах оглушённого, с кляпом во рту, связанного казака. Растормошил: живой.

Коня подле не было.

…сечевики наконец развернулись – и на рысях пошли прочь.

Черкасская станица пересекала степь, оставляя за собой запахи кострищ, пота, пороха, заставляя всякого зверя сначала брать в сторону, а затем сходиться к оставленным следам, обнюхивая конский навоз.

…спустя день набрели на свежую сакму.

Вож, не слезая с коня, разглядывал побитые травы, следы копыт.

– Ногаи прошли, – сказал, выпрямившись. – День как.

– Чардаул, мыслю, – сказал Корнила. – Ещё за ними пойдут вослед.

Крымская татарва всегда ходила в набег разбегами – делясь на десятки, кружа, путая следы.

– Лес в той стороне, – сказал вож. – Надобе к лесу. Ежли не приметили нас ране.

На подходе к ясеневой и дубовой роще казаков застал, словно поторапливая, дождь.

Сквозь лес продирались, нещадно рубя кусты.

…затянув наконец возы – выдохнули, отирая лица.

Повсюду лежала мягкая тень. В ноздри била грибная прель.

Дубы здесь стояли – конным не враз объедешь.

В каждом дубе можно было, выдолбив дупло, заселиться казаку, да не одному.

Всякий дуб здесь, завали его, грел бы Черкасск всю зиму, а ещё б с него и оглоблей, и мажар, и копий, и трубок, и братин, и ковшей, и колёс наделали б.

Если ж из такого дуба долбить лодку, в неё б уместилась чёртова дюжина лошадей.

Кора дубов – как шкура неслыханного зверя – бугрилась, вздувалась, сухо пузырилась, будто внутрь заползли и засохли там твари лесные: и ежи, и ожиревшие змеи, и всякая невидаль с тошными харями.

Ясени же стояли – каждый, как пожар: рыже светясь и недвижимо млея в том огне.

Корнила послал младшего Разина на дуб, стоявший при взлеске: дозорить.

…Степан взбирался всё выше. С