Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

своего переезда в Копенгаген добавление своей фамилии к фамилии мужа. Люсгор-Павлинсы были люди крайне религиозные, последователи Грундтвига[49], протестанты и реформаторы системы образования. Ему вспомнился детский восторг, когда он узнал, что вторая часть его фамилии – это påfogl, великолепная, неземная птица.

Теперь же первое, что приходило Луку на ум в связи с фамилией, был глаз – экзотический, незрячий, сияющий, с крыла одноименной бабочки. О птице он думал реже – той самой, что медленно вздымает трепещущим скрипучим веером причудливые, сияющие, искрящиеся, шанжановые глаза своего тяжелого шлейфа. Но ему вдруг захотелось забрать линялые перья из пыльной лавки. И он их купил. Взбираясь к себе по склону, он аккуратно расправлял пальцами рельефную поверхность перьев, чтобы глаза снова засияли зеленым, голубым и золотым, всей своей необычайной пестротой.

Эта возня его забавляла, и в то же время он становился все более ею одержим. Разложил трофеи аккуратными кучками на подоконниках и скамейках. Раковины – Cepaea hortensis, Cepaea nemoralis, несколько крошечных плоских ракушек, несколько гигантских белых Helix pomatia. Любопытная коллекция Vertigo. Шелковые анемоны на комоде в банке из-под варенья. Пустые лекарственные пузырьки на тщательно вымытой полке в ванной, где он когда-то повесил новое зеркало в раме из беленого дерева. Груды прибрежной гальки, ряды древних камней, которые лежали рядом друг с другом, словно причудливые живые комья или слоны, привезенные из бывших колоний. Несколько сухих листьев папоротника. Три черепа – лисы, барсука, землеройки.

Он выставил керосиновые лампы: большие, с колбами-дымоходами, и маленькие лампы-горелки со стеклянными носиками и тяжелыми основаниями. Густой золотистый свет последних падал на все подряд: на морщинистый шелковый блеск перьев, на камни и лак раковины, на волнистое стекло и белую кость. В саду – на небольшом участке за домом, защищенном от непогоды высокой стеной, где росли яблоня, крыжовник, малина с ежевикой, а также располагалась клумба и небольшой огород с травами, – он обнаружил целую грядку лунника, по-датски – Judaspenge. Многолетний лунник, Lunaria rediviva, благоухал. Он сбежал сюда из сада. Мембрана внутри семенных коробочек, отполированная и оголенная, напоминала пергамент или раковину «морское ушко». Пришлось потрудиться, чтобы удалить семена и сделать палочки, увенчанные хрупкими просвечивающими окошками. Французы зовут их monnaie des papes. Ими он разбавил павлиньи перья в черной лаковой вазе. Глаза и окна-монокли вместе смотрятся красиво. Вазу он поставил на площадке, где поворачивала лестница, ведущая в спальню. Чуть выше, на каменной полке, он поставил маленькую керосиновую лампу.

Жаклин машину не водила. В пятницу вечером Лук встретил ее на автобусной остановке. В машине она держалась напряженно. На ней была новая коричневая куртка, руки скрещены на коленях, смотрела все время в окно, на темный лес, ночное небо над длинным краем болота. Дул холодный ветер, шелестели деревья. Ухнула сова. Заговорили о совах, но разговор прервался так же неожиданно, как и начался. Впереди показались темно-золотистые, освещенные окна дома.

«Через порог нести на руках не буду» – так сказал он, но, когда они вошли в дом, взял ее за руку и держал, пока она осматривалась, любуясь светом ламп. Он усадил ее за стол в кресло с высокой спинкой, а сам занялся последними кулинарными делами. Она сидела тихо, наблюдала. Как и всегда, он подумал, что она выглядит очень правильно. Надела все коричневое. Золотисто-бурая водолазка под шоколадной замшевой курткой. Прямая юбка бледно-арахисового оттенка – во время полевых работ всегда была только в брюках – и теплые темно-коричневые колготки крупной вязки. На ее длинные ноги нельзя было не посматривать. Волосы в мягком свете блестели смоляной патокой и каштанами. Нежно блестели. Он надел фартук, напевая что-то под нос. Темные глаза следили за ним, а голова была склонена набок, как у бдительной птицы.

На столе лежали плетеные финские салфетки, голубые и зеленые, стояли новые стаканы из пузырчатого стекла цвета морской волны. На столе – свечи и бутылка кларета. На Луке был фартук в синюю и белую полоску. Он орудовал щипцами, вертелами и поварешками: печеный картофель был насажен на металлические треножники, баранья нога шипела и брызгалась. Он переложил ее на сервировочное блюдо. Подливка багровыми струйками стекала по блестящему жиру в том месте, где он воткнул вилку. Слил остатки и принялся соскребать пригоревшие кусочки в водоворот вина, кипятить, помешивать. В воздухе витал теплый, крепкий запах приготовленного мяса, сдобренный нотками чеснока и розмарина. Довел до совершенства брюссельскую капусту и торжественно поставил блюда на стол. Перед восседающей на троне Жаклин предстал викинг с рыжевато-золотистой бородой, полуповар-полумясник, размахивающий ножом для нарезки. Он взмахнул лезвием, прошелся раз-другой по магнитному точилу – точить надо только с одной стороны.

– Вот уж не думала, – сказала Жаклин, – что ты это сам приготовил. Ловко.

– Я и хотел тебя удивить. – Он начал разделывать мясо. – Показать, какой я хозяйственный. И что домохозяйка мне не нужна… Привык управляться сам.

– Лук!..

– Шучу, шучу.

Лезвие врезалось в мякоть. Баранина отпадала розово-коричневыми, безупречно ровными кусками, бледная кровь пропитывала поверхность волокон.

Он взмахнул ножом:

– Кушать подано, сударыня.

Положил ломтики ей на тарелку, аккуратно друг на друга. Заметался по кухне, выставляя на стол желе из красной смородины и перечную мельницу, брюссельскую капусту, каштаны, печеный картофель в фаянсовом горшочке.

«Умница», – вспомнилось Жаклин. А тут: «Кушать подано, сударыня».

– Столько всего! Слишком много для меня, – протестовала Жаклин. – Я ем как птичка.

– А ты не забыла? – ухмыльнулся Лук. – Мы с тобой на болотах целыми днями сидели на одних бутербродах.

– Пахнет волшебно. И выглядит прелестно.

– Что ж, осталось попробовать.

Лук наконец сел. На нем был праздничный свитер из темной замасленной шерсти, фартук снять он забыл. Будто опытный режиссер, он все устроил так, что они оказались на противоположных концах стола, глядя друг на друга, как монаршая чета. Не смотреть они не могли. Жаклин задала несколько вопросов о покупке Лодерби. Такие банальности Лука, похоже, озадачили: он отвечал вежливо, кратко и рассеянно, как будто слова были не настоящие, а так, для проформы.

Затем он расспросил ее об исследованиях, и она несколько минут увлеченно рассказывала о преимуществах искусственного отучения слизней и улиток от моркови или картофеля, а также о самых действенных способах вызвать это отвращение.

Затем он спросил ее о Лайоне Боумене. Как ей с ним работается?

– Хорошо. – Опустив голову, она отреза́ла от мяса небольшие кусочки и жевала. – Проявляет интерес, – добавила она, имея в виду улиток, а когда поняла двусмысленность своих слов, было уже поздно. – Я об улитках, – пояснила она, чтобы упростить совсем не