Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

крепко прижал к себе, начал двигаться в своем ритме, шепча: «Все хорошо?» Ей пришлось отвечать выразительнее, и вскоре тон задавала уже она. Жаклин извивалась, одновременно призывая и сдерживая свой оргазм, и вот наконец дрожь – будто она едва заметно чихнула. Лук прижимал ее к себе снова и снова, гладил по всему телу. В своем воображении, милостиво освобожденном от слизи улиток и стрел Амура, он видел собственные пальцы, которые расправляли потрепанные павлиньи перья. А затем – лезвие ножа для резьбы по дереву, скользящее с одной стороны. «Родная моя…» – не без труда произнес он, а его родная уткнулась горячим, неутешным лицом ему в плечо, целовала, и он почувствовал тепло льющихся слез.

Слишком многое зависело от этой ночи ни к чему не обязывающих объятий. Лук знал, что ритмом нужно проникнуться, усвоить его, но даст ли Жаклин на это время? Им бы не выпускать друг друга из объятий, а они вежливо держались на расстоянии: за завтраком, в машине. Спросить: «Приедешь в следующие выходные?» – он сначала не решился. А когда все-таки произнес, Жаклин ответила: «Дай время подумать». Холодные слова эти прозвучали приговором.

Жаклин была в отчаянии. Что она делает! Капризно отказывается от щедрых даров, мутит воду в жизни Лука. Она пыталась как-то разумно устроить свою жизнь, но не помогали ни осмысленные, ни импульсивные решения.

Несколько последующих недель на работе у Жаклин все из рук валилось. Боумен заметил. Он подошел к ней, коснулся плеча, а затем груди и произнес:

– Все нормально? Ты как будто бледная.

– Зимняя депрессия. Не люблю, когда темно.

– Взгляд у тебя усталый. Возьми несколько дней отпуска.

– Не могу. За экспериментами нужно следить.

Месячных не было. Вот уже и во второй раз, который формально оставался все тем же первым. Она стала чаще бегать в туалет, искала знаков, каплю коричневого или красного цвета на трусиках или бумаге. Все белое и чистое. С ней такое уже бывало, и она знала, что чем сильнее ожидаешь, тем больше оттягивается. Много гуляла, а потом снова мчалась в туалет, надеясь почувствовать долгожданную боль внизу живота, покалывание. Но ничего. И на следующий день – ничего. Как дозорный на башне, который вглядывался в белоснежную равнину и ждал знаков, но не видел ни движения, ни перемен, и так день за днем.

В эту пору она иногда обедала с Луком, весело щебетала, чередуя «я» и «мы» в описаниях будущего. Образ упрямой нерешительности как будто рассеялся.

В конце концов она решила сходить в поликлинику при университете. Врач ощупала шейку матки.

– Все так, – сказала она. – Кажется, да. Надеюсь, вы рады. На всякий случай сделаем тест.

Возвратившись в Башню Эволюции, Жаклин раздобыла уйму книг по эмбриологии. Разглядывала делящиеся клетки, изогнутые цепочки, похожие на морских коньков с огромными безучастными глазами, зачатки конечностей и исчезающие хвосты, прозрачные лягушачьи пальчики и призрачные рты, вырастающие из неопределенной массы, в то время как от клетки к клетке мчатся сигналы, ускоряются процессы деления и оформления. Она почувствовала своего рода боль – воображаемую боль – в том месте, где находится узел новых клеток, пришелец, цепляющийся за самое нутро ее одинокого существа, питающийся ее кровью, ее пищей, ее ДНК. Некто. Не пропущенные месячные. Новое существо.

Теперь все будет проще. Надежды и страхи она держала при себе, но поделиться с кем-то необходимо. Надела жакет – было около восьми вечера – и пошла искать Лука Люсгора-Павлинса. Сейчас не время слишком много думать, а тем более переживать. Время действовать.

Давно она не заезжала к нему в Лонг-Ройстон просто так. Пробежав через темные лужайки и дворы, она вошла в комнатку, полную света и жизни. Он сидел за столом и что-то правил в бумагах. Она вошла и остановилась, прислонившись спиной к только что закрытой двери, одетая по-зимнему. Запахнула воротник куртки.

– Похоже, я беременна, – сказала Жаклин Луку без обиняков.

Он встал. Она вся сжалась, смотрела диковато. Он ее не коснулся.

– Я очень рад – если рада ты, – произнес он.

– Я в смятении.

У Лука же заиграло воображение. Он представил мальчика с каштановыми волосами, представил рыжеволосую девочку, их лица смешались, образовав новое лицо.

– Рад – глупое слово, нелепое, если ты…

Она не двигалась с места.

– Жаклин, ты правда хочешь…

– Да. Я… я не могу поступить иначе. Я потрясена.

– А я… я хочу, чтобы мы поженились, поженились как можно скорее. И я буду заботиться о тебе и о ребенке и буду помогать тебе с работой, ведь я знаю, ты в науке добьешься многого…

Она заплакала, плечи ее опустились, а он не мог понять, что это: радость или отчаяние.

– Ты согласна? Если да…

– Ах, да. Так будет лучше всего. Я согласна. Я хочу выйти за тебя замуж. Я хочу…

Он не дал ей договорить:

– Мне хочется прыгать и кувыркаться, распахнуть окно и кричать в ночь: «Она согласна, она согласна, у нас будет ребенок! И это будет такой ребенок!» – Он кивнул на кровать. – Садись, Жаклин. Бренди налить? Ох, Жаклин, я так хочу, чтобы ты была счастлива.

– А я хочу, чтобы был счастлив ты.

– Знаю. А вместе подарим счастье ему – или ей.

В голове у Жаклин не возникло образов ни кожи, ни волос, ни улыбки. Хлопотливые клетки. Желеобразные пальцы. Вытаращенные глаза.

Уже сидя в группе «нематанов», она сказала Маркусу:

– Кажется, я выхожу замуж за Лука.

Винсент Ходжкисс, сидящий за ними, с интересом оторвал голову от книги.

– Чудесно, – отозвался Маркус. – Все всегда надеялись, что так и будет.

– Правда?

– Ну да, все, знаешь, обсуждали.

– Обсуждали?

– Все всегда что-то обсуждают, – неопределенно ответил Маркус.

Ходжкисс подумал, что наивнее Маркуса Поттера не бывает. Ей очень хочется узнать, о чем думает именно он. А он пристойничает, выбирает общие слова, неопределенные: «все», «так». Ходжкисс через плечо взглянул на лицо Жаклин. Она встряхнулась, как собака под дождем. А после занятия, которое было посвящено компьютерному программированию, ушла вместе с Луком. Тот обнимал ее за плечи. Впервые.

– Вам что-нибудь известно о взглядах Алана Тьюринга на судьбу математической логики? – обратился Ходжкисс к Маркусу.

– Я знаю о его изобретениях. А что?

– Я сейчас занимаюсь лекциями Витгенштейна по математической логике, которые он читал в тридцать девятом году. Тьюринг на многих из них присутствовал. Между ними возникали споры. И однажды Витгенштейн отказался читать лекцию, потому что Тьюринг не пришел. Чудно́. Такие разные гении.

– Что Витгенштейн говорил?

– Продолжим за чашкой кофе.