Любовь Советского Союза - Сергей Снежкин

двигателя и, согнувшись, побежал под брюхом самолета к другому. Запустил его, мелом сделал крестообразную метку на закрылках на месте стыка гидравлики[94] и отбежал в сторону, подняв над головой желтый стартовый флажок. Грохот и ветры, издаваемые двигателями, сразу же сделали невозможным любой разговор около самолета.

Галя, придерживая шляпу, попыталась кричать, но Туманов только беспомощно развел руками. Надо было обязательно сейчас сказать все то, что не было сказано сегодня, вчера, год назад. Но всякую возможность к этому отнял готовый к взлету средний бомбардировщик.

Туманов растерянно смотрел на Галину, которая ждала его прощальных слов. На румяных лейтенантов у хиленького, сваренного из арматуры трапа. На техника, замершего с желтым флажком в поднятой руке. На председателя, с брезгливой улыбкой наблюдавшего за «мелодрамой», разворачивающейся на его глазах…

…и отчаянно захлопал по карманам – теперь в поисках блокнота и ручки, с которыми он не расставался никогда.

Блокнота не было. Он оставил его в редакции на своем столе.

Галина коснулась губами его щеки и пошла в самолет. Туманов поискал глазами, у кого могли бы оказаться бумага и карандаш… показал председателю руками, как будто он пишет на ладони. Председатель открыл портфель, выудил из него бумаги, которые тут же мощный поток воздуха от пропеллера вырвал из его рук.

Бумаги понеслись по летному полю, внутрь самолета втянули трап, и гофрированная дверь закрылась. Механик опустил желтый и поднял вверх красный флажок, самолет медленно поехал. Пилот несколько раз поднял и опустил, проверяя, закрылки с крестообразной меткой.

Туманов ринулся к стартеру-механику, вырвал из его рук мел – здоровенный кусок известняка, – и побежал к самолетному крылу. Держась за крыло медленно выруливавшего на старт огромного самолета, Туманов свободной рукой отчаянно выцарапывал на закрылке куском известняка те самые слова, которые он не успел сказать Галине.

Она видела в иллюминатор, как к Туманову подбежал стартер-механик и, ругаясь, попытался оторвать его от движущегося крыла, как Туманов оттолкнул механика и продолжал доцарапывать свое послание, пока стартер и присоединившиеся к нему лейтенанты-грузчики не оттащили его от набиравшего скорость бомбардировщика.

Самолет несся по утрамбованной взлетной полосе, трясясь и подпрыгивая на неровностях. Тетушки отчаянно визжали, а Галина через иллюминатор пыталась прочесть то, что успел написать на закрылке Туманов.

Наконец средний бомбардировщик оторвался от земли и стал сразу же набирать высоту. В салоне стало темно. Самолет вошел в облака.

На крыльях сначала появились капельки влаги, а скоро потоки дождя смыли крошащийся известковый мел с авиационного алюминия. Галина откинулась на жесткую спинку самолетного кресла и закрыла глаза.

– Можете не говорить ничего, я по вашему лицу вижу, что личные проблемы вы не решили. Даже несмотря на опоздание на пять часов, – сухо сказал Берг.

– Виноват. Готов понести любое наказание, – так же сухо ответил Туманов.

– Да, да… – невнимательно ответил Берг, – вы сколько успели наработать?

– Немного. Пятнадцать очерков и три статьи, – ответил Туманов.

– Мне не нравится ваше лицо, – вдруг сообщил Берг, – нехорошее лицо. Вам надо отвлечься, развеяться. Поезжайте-ка вы на фронт.

– Когда? – единственное, что спросил Туманов.

– Через… – Берг посмотрел на свои часы, – через четыре часа вы должны быть в Тушино. Полетите в Мурманск, на Северный флот, вместо Марычева.

– С фотографом? – уточнил Туманов.

– Разумеется, – ответил Берг, – а допишете по возвращении… Идите. – И он снова занялся вычитыванием гранок[95].

Туманов подождал.

Берг продолжал через лупу выискивать то, что могло способствовать скоропостижному завершению его карьеры. То есть занимался своим непосредственным делом – редактированием самой тиражной газеты времен войны.

– Спасибо, – тихо сказал Туманов и вышел из кабинета.

Берг не отреагировал.

– Вставай! – приказал Туманов, входя в «лабораторию», где при свете красного фонаря мирно спал Миша. – собирайся. Через четыре часа вылетаем.

– Куда? – встал Михаил со своего ложа, состоявшего из составленных в ряд стульев. – У меня пленки в растворе.

– Военная тайна. Возьми теплые вещи… хотя откуда они у тебя… – вспомнил Туманов.

– На север? – догадался Миша. – На север – это хорошо.

– Почему хорошо? – удивился Туманов.

Миша покопался в ворохе газет, вытащил одну и прочел:

– «На Северном фронте идут позиционные бои местного значения». Позиционные бои местного значения! – повторил он. – Это же не фронт! Это курорт! Потом, там замечательно коптят палтуса!

Тетушкам было плохо. Их мутило. Они по очереди тошнили в туалете – каморке в хвосте самолета, отделенной от салона дюралюминиевой[96] перегородкой.

Самолет был боевой, наскоро переделанный в транспортно-пассажирский, когда после ужасных потерь первых дней войны тихоходные «СБ-3» были выведены из состава фронтовой авиации. Потому стрелок, скучавший в пулеметном фонаре в хвосте самолета, чтобы достичь пилотской кабины, должен был пройти через туалет, чем очень пугал и без того изможденных тетушек.

Сам туалет был более чем прост: какой-то аэродромный умелец приспособил стальной вагонный унитаз и выпилил под ним в фюзеляже отверстие, из которого нещадно дуло. Унитаз покрывался крышкой, сколоченной из досок, с большой деревянной же ручкой наподобие колодезной. К крышке была прикреплена эмблема ВВС с командирской фуражки.

Кроме тетушек и Галины, других пассажиров в самолете не было.

Стрелок в очередной раз прошествовал через салон, радостно поглядывая на Галину, и скрылся в пилотской кабине.

Галина прислонилась лбом к иллюминаторному стеклу. Стекло было холодное и почему-то сырое. На крыле не осталось ничего из послания Кирилла. Скоро от ее дыхания стекло затуманилось. Осталась только маленькая проталинка, там, где иллюминатора касался ее лоб.

Земля была закрыта серыми, похожими на вспоротый солдатский матрас облаками. Грохот двигателей уже сделался привычным, и Галина стала засыпать.

Дверь пилотской кабины приоткрылась, и в образовавшейся щелке появился смеющийся черный глаз. Какое-то время из щели смотрели на засыпающую Галину. Потом дверь распахнулась и в салон вошел генерал-лейтенант военно-воздушных сил Рабоче-крестьянской Красной армии, командующий третьей воздушной дивизией транспортной авиации Костецкий.

– Это ж надо! – заорал он, перекрывая голосом грохот моторов. – А я-то думаю, что за секретный пассажир? А это Галечка Коврова!

– Валера! – взвизгнула Галина, выскакивая из кресла. – Валерка! Родной мой, любимый! Откуда ты здесь! – кричала она.

– Вот тебе и раз! – возмутился Костецкий. – Героя-пилота спрашивают, откуда он в самолете? Дожили! – обернулся он за поддержкой к вышедшим вслед за ним из пилотской кабины пилотам и «хвостовому» стрелку. – Вы чего? – вдруг заорал он. – С ума, что ли, посходили? Кто за штурвалом остался?

– Козик, – доложил один из пилотов, – майор Козик за штурвалом.

– Видишь, как тебя воздушный флот любит? – похвастался Костецкий. – Даже управление самолетом бросили, чтоб на тебя посмотреть – Ну, чего уставились? – опять обратился он к экипажу. – Накрывайте! Гость на борту!

Хвостовой стрелок прошел в середину салона и постучал в потолок. В потолке открылся люк, из люка выпала железная лесенка, и по ней в салон спустился еще один стрелок.

– Тут у нас буфет, – пояснил Костецкий, – а то в последнее время особисты повадились самолеты проверять на предмет обнаружения неуставных вещей. Накрывай! – приказал он вновь явившемуся стрелку.

– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! – радостно откозырял стрелок и прытко полез наверх.

– Товарищ генерал-лейтенант, – крикнул он сверху, – а что подавать?

– Ты что будешь? – спросил Костецкий у Галины.

– Все равно, – счастливо улыбнулась она.

– Подавай все! – проорал Костецкий.

Оказалось, что в самолете есть все! И маленький складной столик, и консервы, и белый хлеб, и вино, и коньяк, и даже овощи, которые огромным ножом резал «хвостовой» стрелок. «Потолочный» стрелок тем временем наливал в термос бесцветную тягучую жидкость из неприметного краника около входа в кабину.

Термос был поставлен на середину стола. В него один из пилотов – маленький, с подвижным обезьяньим лицом, очень похожий на покойного сталинского наркома Ежова, добавил воды, две ложки варенья и размешал все это.

Костецкий, заметив взгляд Галины, пояснил:

– Это спирт. Его на крылья и на фонарь пилотской кабины подают от оледенения.

– Его можно пить? – поразилась Галина.

– Очень, – убедительно сказал Костецкий.

– Ну, тогда я выпью… спирта из крыльев, – решилась Галина.

– Ну, смотри, – Костецкий плеснул немного в металлическую кружку и кивнул в сторону спящих тетушек: – А это что за жабы? Домработницы?

– Тетушки мои! – укоризненно посмотрела на Костецкого Галина.

– Извини. Не узнал. Хорошенькие, –