Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

В тот же миг вошла Мама (боюсь, она подслушивала, оставшись рядом с дверью) и благословила нас иконой, удивительным образом "случайно" оказавшейся у неё в руках (должно быть, в спешке сняла ту со стены). Вскоре после этого мой суженый (о, Боже!) отбыл до завтра (а вернее, до сегодня), чтоб уж тогда явиться свататься официально.

Я проснулась до рассвета, думая в испуге: "О, что же будет?" – как всегда в дни экзаменов в гимназии – то же самое чувство тошноты, та же дрожь. Я больше не смогла заснуть и решила записать всё это в свой дневник. Боже мой, уже восемь, и я слышу, как Няня поднимается по лестнице с завтраком.

Вечером того же дня

Итак, свершилось! Я официально обручена и не знаю, смеяться мне или плакать. В каком-то смысле всё это крайне комично, но в то же время, в глубине души, я несчастна. С точки зрения обстановки, всё было на высшем уровне и прошло как нельзя лучше. Утром первым делом привезли гигантскую корзину ландышей и белых роз, перевязанных белыми лентами шириной с кушак. Это была одна из тех необъятных корзин, которые, стоя на полу, почти достают до потолка. Два лакея оттащили её в мою скромную гостиную, и теперь она стоит там – небольшая гора очарования. Все домочадцы пришли на неё посмотреть, выразить своё восхищение и меня поздравить, что впервые в жизни заставило меня ощутить себя довольно важной персоной. Папуся и Дедуся, которые прошлой ночью во время пресловутого предложения уже спали, сегодня утром наконец дали своё официальное согласие, пусть и довольно неохотно и после крупной перепалки с Мамусей. Оба, похоже, считали Алексея "недостаточно хорошим для нашей Малышки", по крайней мере, так они говорили, чем сильно разозлили Мамусю, заявившую, что те являются парочкой старых "рэмолли́", что по-французски мило означает "людей с размягчением мозгов".

"Рэмолли́ или не рэмолли́, однако мне всё это не по нраву", – сердито вскричал Папуся, в то время как Дедуся, будто эхо, пробормотал себе в бороду: "Мне это совсем не по нраву". Ванька и Танька тоже были категорически против сего союза, протестуя громко и долго. Мужчиной, по их мнению, Алексей был никудышным, сильно пьющим, охочим до женщин, да и "вообще плохим типом".

Однако Мама, как водится, отвергла все их возражения, заставив "есть из её рук" – имея в виду, что в итоге они, сдавшись, меня благословили, пусть и против своего желания и с бурным роптанием. Я любила их за такие проявления, но, в конце концов, что мы, цыганская часть семьи, могли сделать против Мамусиной воли?

Около полудня объявился Алексей, принеся красивое кольцо с сапфирами и бриллиантами, которое в знак помолвки надел мне на палец, светясь новой и "такой счастливой" улыбкой, что, как я полагаю, должна была выглядеть сентиментальной и подобающей жениху, однако лишь сделала его похожим на варёную сову45. Я нарочно стояла на Мишке – медвежьей шкуре, – потирая о неё ноги и надеясь, что накопившееся во мне электричество кольнёт его и заставит подпрыгнуть. Но, увы, как и бывает, когда сильно хочешь, чтобы что-то произошло, и этого не случается, кольцо село на мой палец без малейшего потрескивания и искр. Это странно, учитывая заряд во мне и мою к нему неприязнь. Наверно, я тёрлась недостаточно усердно.

Папуся и Дедуся глядели, как он надевал кольцо, с таким отвращением на лицах, будто при этом унюхали некую смрадную вонь. Но, заметив упрёк в глазах Мамы, распрямились и произнесли мрачновато, хотя и достаточно вежливо: "Будь добр к нашей Малышке, Алексей". Затем рука об руку вышли из гостиной, как делают всегда, когда хотят выразить своё недовольство. Мамуся же не обратила на них никакого внимания и довольно скоро сама оставила нас с Алексеем наедине. Я боялась, что он меня станет целовать, но, слава Богу, он этого не сделал, а лишь, дёрнув носом, достал для меня из кармана ещё один подарок – на этот раз браслет, состоявший из семнадцати бриллиантовых сердечек. Мне стало интересно, будет ли он целый день вытаскивать из карманов подарки, словно фокусник кролика из цилиндра, но на сегодня это было всё.

Алексей остался на обед, затем в два часа пришёл священник и церемонно обручил нас в присутствии родни: Мамуси, Папуси, Дедуси, Ваньки, Бориса и Таньки, Бэй, всех дядьёв, тёть, кузенов, кузин, слуг – с моей стороны – и только княгини Агриппины Ивановны, матери Алексея (его отец отошёл в мир иной), двух толстых старых тётушек и одинокого косоглазого дядюшки – со стороны жениха. Ванька и Танька сверкали глазами и открыто выражали своё неодобрение, я же опять испытала к ним любовь.

Я впервые увидела мать Алексея и теперь знаю, на кого он похож: столь же высокая и стройная фигура; такой же нос (только у неё на конце бородавка – слава Богу, что он её не унаследовал!); такие же ярко голубые глаза и волнистые волосы. Я не могла видеть ни её ушей, ни ног, и, разумеется, она не косилась ниже моей шеи и от неё не пахло бренди. Но в остальном сходство полное. Ах да, чуть не забыла. У неё большие, как арбуз, чресла, обтянутые зелёным в полоску атласом. Все говорят, что у неё дурной характер, хотя сегодня она его не выказывала и вела себя со всеми крайне любезно. Она настаивала, чтобы я называла её "Мама́н", и я сказал: "Спасибо, княгиня, я так и буду делать", – но от одной мысли об этом у меня подступила тошнота. "Мама́н", надо же! Но как мне прикажете поступать? Я же должна её как-то называть! Не могу же я просто сказать сорокапятилетней пожилой даме: "Эй, Вы, привет!"

После окончания службы нас пришло поздравить множество людей. Забыла сказать, что по этому случаю я была облачена в новое платье нежно-голубого цвета, чрезвычайно мягкое и шелковистое, с настоящим "шлейфом" и огромным количеством кружев спереди в виде жабо. Пуговицы на лифе и манжетах выполнены из настоящего жемчуга и бриллиантов в форме маленьких колёсиков, самые крупные бриллианты расположены посередине, более мелкие – на косточках корсета, а жемчужины – на его окантовке. Эти пуговицы принадлежали моей Бабушке, и Дедуся подарил мне их сегодня утром – целую дюжину.

Я пережила неприятный момент, когда нас пришёл поздравить Гриша. К счастью, я увидела, как он появился в гостиной и достаточно долго стоял, беседуя, у двери. Это