Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

каждая из нас держала шлейф впередистоящей. Затем, неспешно двинувшись таким змееподобным строем, мы одна за другой подошли к гигантским бело-золотым дверям, ведшим в Концертный зал, где уже стояли монарх и царицы, окружённые великими князьями и княгинями и готовые нас принять. И там, на пороге, каждая из нас на секунду замирала, пока шедшая позади отпускала шлейф и церемониймейстер быстро поправлял его своей вездесущей тростью. Чувствуя себя совершенно одинокими в этом мире и стоявшими на самом краю безбрежного замёрзшего моря – сиявшей глади пола, которую предстояло пересечь, – мы и делали свой первый реверанс.

Согласно этикету, мы должны были присесть четырежды: сначала при входе, затем в середине зала, где стоял самодержец, и последние два раза перед царицами, целуя им руки. Когда каждая, сделав это, выскользнула из зала, церемония завершилась.

Возвращаясь домой, лично я ощущала себя очень взрослой, ибо разве я не стала теперь полноправной фрейлиной и разве сам император и императрицы не санкционировали печатью своего одобрения моё вступление во взрослую жизнь? И я поклялась себе, что буду напоминать об этом всем членам своей семьи, если когда-нибудь хоть кто-то из них вновь станет относиться ко мне как к ребёнку!

Он не мой прекрасный принц

Санкт-Петербург, 17 января

Пять часов утра – зарождение дня, который должен бы стать поэтичным, но, боюсь, не станет!

Господи, благослови, спаси и сохрани – настал день моей помолвки, а значит, начала новой жизни! Кажется весьма забавным начинать её уже в семнадцать! В конце концов, я ведь ещё не старая дева … Не прошло и года, как мне уложили волосы и удлинили юбки. Так почему же, Боже правый, я должна так скоро выходить замуж, и именно за Алексея? Да, у него прекрасная фигура, он действительно очень красив со своими волнистыми светлыми волосами, голубыми глазами, камееподобным абрисом и точёным подбородком. Но, ох, как же он кичится своей красотой. Это видно любому!

Большинство барышень от него без ума, считая "замечательным, восхитительным" и бла-бла-бла … Однако Варя Веренгрод, которая терпеть его не может, окрестив "Симпатягой", сочинила стишок, как бы декламируемый от его лица:

"Хвалюсь я правым профилем,

И левым я хвалюсь …

Но подбородком с ямочкой

Сильней всего горжусь".

Он и танцует шикарно (покачивая своими изящными чреслами), "со столь совершенной раскованностью и грацией" (как восхищённо отметила одна пожилая дама, зачарованно рассматривая его в свой лорнет), что я не могла не сочинить ещё одну специальную песенку в его честь, или, вернее, в честь его ягодиц, дав той название "Песнь о Роскошном Заде". Единственная сложность заключается в том, что я вынуждена объяснять каждому новому слушателю, что "Зад" – это не имя, а наше старое детское сокращение от слова "задница".

Её нужно петь на мотив бравурной польки "Фол-де-рол", и тогда она звучит замечательно.

"Вот как кружит

Роскошный Зад,

Как качается Зад,

Как Зад плывёт".

Все считают её милой, все, кроме Мамы, которая говорит, что она отвратительна.

Однако, несмотря на всю его привлекательность, я к Алексею холодна, как собачий нос. (Невзрачный Пётр мне нравится гораздо, гораздо больше!) Хотя он может быть очень обаятельным и забавным, что-то в нём заставляет меня чувствовать себя неуютно и "ощетиниваться", словно ёж. Может быть, дело в том, как он иногда смотрит весьма странным, тяжёлым взглядом, который я не могу описать. Всё, что я знаю, – от него у меня сводит живот, хочется крикнуть "Нет!" и уйти из комнаты. Ещё он пьёт. Я чувствую этот запах в его дыхании, когда с ним танцую. Кроме того, у него странная манера коситься на моё декольте, как, впрочем, и на декольте любой другой партнёрши, а потом тяжело дышать, будто он бежал.

Такие вот специфичные привычки – и я нахожу их крайне тревожными!

И всё-таки Мама утверждает, что многое говорит в его пользу. Он ещё довольно молод – на пять лет старше меня, что не так уж и плохо, – из хорошей семьи, князь (но, увы, не мой прекрасный принц40), страшно богат и обладает блестящим умом. Так считают все. И немудрено, ведь он с отличием окончил пажеский корпус, а потому его ждёт большое будущее (последнее является мнением дяди Василия, и, поскольку он адмирал, я полагаю, оно чего-то стоит, хотя тот никогда не бывал в море. Забавно звучит – адмирал, никогда не бороздивший морских просторов!) Всё это ужасно мило, однако я бы предпочла, чтоб Алексей никогда не просил моей руки! Просто поразительно, как я с завидным постоянством умудряюсь привлекать не тех людей! Если в помещении появляется своеобразный индивид, он непременно выделяет меня из толпы, стараясь потом держаться поблизости. Возможно, причиной этому некое давнее, доставшееся мне по наследству, страшное семейное проклятие, и я очень бы хотела узнать волшебное слово, которое могло бы его снять.

Но вернёмся к Алексею! Я не могу себе представить, отчего Мамуся так поспешно сказала "да", а затем приказала мне (именно так она и выразилась: "Я приказываю тебе, Тамара") "поблагодарить за оказанную честь" и согласиться. Честь – святые угодники! Почему это должно быть для меня честью? Я столь же хороша, как и он, "княжна в своём праве" (если использовать чу́дную напыщенную старомодную фразу а-ля Уида41), семнадцати лет от роду и по-настоящему прелестна. После написания слов "по-настоящему прелестна" я поднялась со стула и посмотрелась в зеркало, дабы честно отчитаться о том, как я сегодня выгляжу … Что ж, всё на своих местах и в полном порядке: чёрные очи ("словно вишни", как описал их вчера дядя Анатоль. Он забавный старичок – любит меня обнимать, шепча на ухо всякие глупости. Однако Мамуся всегда при этом начинает хмуриться, строго его отчитывая: "Не будь старым дурнем, Анатоль. Оставь детку в покое". Тот её слушается, становясь похожим на нашкодившего мальчугана, которого отругали. Просто удивительно, как пожилой джентльмен может действительно так выглядеть!) Но вернёмся к моей внешности ("Всегда оценивай себя, прежде чем предпринимать серьёзные шаги", – говорит отец Трофим. Конечно, как мой исповедник, он имеет в виду "духовную инвентаризацию", однако в день обручения, как мне мыслится, она должна быть полной – как духовной, так и физической).

Итак! Я начинаю сызнова: чёрные очи; смоляные локоны, концы которых гораздо светлее, так что, когда я заплетаю их в две косички, они выглядят столь же фальшивыми, как шиньон старой Няни, надеваемый ею под свою лучшую воскресную шляпку перед посещением церкви; смуглая, будто загорелая, кожа; тёмно-красные