Снегири на снегу (сборник) - Олег Георгиевич Петров

Руководителю советской внешней разведки комиссару госбезопасности Фитину дополнительных комментариев, естественно, не требовалось. Но неожиданная, после более чем полуторагодичного молчания, весточка от Флягина, сыграла роль катализатора.

Фитин, получив от Ткачева информацию о том, как с ним связался Флягин, где он, с благодарностью и болью думал о своем подчиненном. Такие испытания выпали на долю Степана Яковлевича, в таком тяжелейшем, совершенно, можно сказать, безнадежном со всех сторон, положении он оказался… Но все это время жил одним: подтвердить Центру, что задание выполнено. И Фитин понимал, почему разведчик столь обеспокоен. Вроде чего ему: вербовка прошла успешно, объект передан на связь. Но Флягин не знал конечного результата: как всё сложилось у Круминьша с Бангерскисом. Зато оказался в самой гуще хаоса первых дней войны, достаточно объективно оценил и масштабы нависшей над Родиной беды. Что он мог думать, видя всё это? Получается, допускал возможность, что где-то в операции с Бангерскисом может произойти досадный сбой, что-то нарушиться…

Фитин подумал о том, что если бы не перманентные реорганизации в «органах» и бесконечные поиски «врагов»… Этим, конечно, в первую голову этим, вызвано беспокойство Флягина. Допускал возможность, что его сообщение из Риги об удачной вербовке Круминьша может затеряться или быть проигнорировано в Центре по названным причинам.

Да… Ему ли, Фитину, не знать, какая судьба постигла куда более важные сообщения из-за кордона – от Рихарда Зорге, Шандора Радо, Леопольда Треппера, Анатолия Гуревича, Николая Янкова…

И Фитин санкционировал возобновление комбинации с Бангерскисом. Не сразу и не просто чекистам латвийского спецотряда совместно с членами оперативной группы Центрального комитета компартии Латвии удалось вновь подобраться к основному объекту оперативной разработки.

…Двадцать первого июля сорок третьего года бригаденнфюрер СС Бангерскис принимал поздравления по случаю своего 65-летия. С утра в приемной толпились подчиненные, представители местных административных структур, промышленники и коммерсанты. Подарки, цветы…

Рудольфс Карлович устал. Ему надоели льстивые, заискивающие физиономии, изображающие радость, исторгающие цветистые рулады пожеланий долголетия, здоровья, благополучия, сил для беспощадной борьбы с врагами рейха. Они растворили последние крупицы того благодушного настроения, которое утром возникло у генерала – после звонка из Берлина. Рейхсфюрер был лаконичен и неэмоционален, но сам факт такого внимания!.. А следом – еще один звонок. Имперский министр Розенберг!

– Руди, дружище! Прими самые наилучшие поздравления и пожелания! Надеюсь, что скоро у нас все-таки появится возможность посидеть за бокалом хорошего коньяка. Черт побери, столько дел, распланирован каждый час! Но я поднимаю сейчас за твое здоровье рюмочку. Прозит!

– Прозит, Альфред! – пророкотал в телефонную трубку растроганный Бангерскис. – Ближе, чем ты, у меня нет друга. Ты столько сделал для меня…

– Полноте, Руди!.. Кстати, я послал тебе с оказией коробку превосходных сигар. Надеюсь, что мой посланец будет у тебя еще сегодня. Он вылетел к вам в Ригу час назад.

– О! Поистине королевский подарок!..

– Но и это еще далеко не все, дружище! Тебе передает привет и поздравления Ханнс! Он здесь, рядом и я передаю ему трубку.

– Хайль Гитлер! – раздался в трубке мягкий баритон.

– Хайль Гитлер, дорогой Йоханнес. Рад услышать твой голос. Каковы твои новые творческие удачи? Я наслышан, что Прусский государственный театр с блеском осуществил новую постановку «Зова империи»?

– О! Такая осведомленность! Благодарю! Присоединяюсь к поздравлениям Альфреда чувственно и осязаемо – я присовокупил к министерскому презенту и свой скромный подарок для тебя, Рудольф. Это новое издание «Шлагетера» в роскошном золоченом кожаном переплете ручной работы…

Бангерскис скептически поджал губы.

Группенфюрер Йоханнес Йост с 1935 года занимал посты президента Имперской палаты литературы и президента Германской поэтической академии, в ноябре того же года на партийном съезде в Нюрнберге стал первым лауреатом Премии НСДАП за заслуги в искусстве и науке. Собственно, за пьесу «Шлагетер», написанную в 1932 году, и был премирован. Пьеска, по мнению Бангерскиса, была так себе. Слащавая и выспренная, типичный сентиментальный бюргерский плач о молодом немецком патриоте-нацисте, убитом в Руре французскими оккупантами. Но пьеса понравилась Гитлеру – наверное, своей идеологической подоплекой. Понятно, что это сразу создало вокруг нее бум. Однако попытка ее постановки в Риге в тридцать шестом году провалилась. На премьере собралась жалкая кучка не театралов, а фанатов нацистского движения, и – премьера превратилась в спонтанный митинг ради митинга. На том всё и закончилось. А в Германии «Шлагетера» разбирали на цитаты. Особенно в этом преуспел имперский министр пропаганды Йозеф Геббельс. Через пару лет после первой премьеры пьесы, реплику одного из ее персонажей: «Когда я слышу слово “культура”, мне хочется нажать на курок моего браунинга», – приписывали уже главному пропагандисту рейха.

Скептическое отношение Бангерскиса к драматургическому таланту Йоста нисколько не умаляло значимости утреннего звонка. Наоборот – еще больше подняло настроение юбиляра. А вот все эти льстивые рожи местных прихлебаев… Где они все были раньше, почти два года невостребованности?!

Бангерскис устал и был раздражен. Он вызвал машину и отправился домой.

Молоденькая горничная в накрахмаленном переднике и таком же чепчике, приседая перед хозяином в почтительном книксене, протянула поднос с ворохом поздравительных открыток и конвертов.

– Отнеси в кабинет, – буркнул Бангерскис. – Ужинать не буду. Только кофе. Тоже в кабинет. Разберите с Имантом, – он кивнул в сторону денщика, затащившего груду подарков и букетов, – всё это. Подарки в кабинет, цветы – забери себе.

– Вы так добры, господин…

Бангерскис, не обращая внимания на еще более старательные приседания горничной, прошел в кабинет, со вздохом облегчения опустился в глубокое, уютно скрипнувшее добротной и мягкой кожей кресло, вытянул затекшие ноги.

Лениво принялся перебирать конверты, открытки. Знакомые имена – такие же «друзья и приятели», что и рой в приемной.

Но один конверт почему-то особо привлек внимание Бангерскиса. Обычный, белой плотной бумаги. С каллиграфически выведенной готическим шрифтом надписью: «Господину Р. К. Бангерски с почтением и поздравлениями». Стандартная надпись. Она дублировалась и на некоторых других конвертах. Но только на этом, там, где обычно указываются данные отправителя, чернели два имени: «Дэни и Мартин».

«Дэни? Мартин? Кто такие?..» – устало и лениво подумал Рудольфс Карлович, распечатывая конверт. Внутри оказалась цветистая открытка, изображающая упитанного карапуза с букетом роз. На обороте лиловели аккуратные строчки:

«Многоуважаемый Рудольфс Карлович! Примите искренние поздравления по случаю юбилея. Мой милый Дени тоже радостно виляет Вам хвостиком! Надеюсь, теперь Вы вспомнили своего покорного слугу? Время работы под Вашим началом в военном министерстве навсегда останется для меня в приятных воспоминаниях. Буду рад при случае Вас повидать. С наилучшим пожеланиями, преданный Вам Мартин Фунт».

– Ваш кофе, господин бригаденнфюрер!

– Что? Какой кофе? – Бангерскис вскинул злой взгляд на испуганную горничную. – Пошла вон, дура!..

А потом Рудольфс Карлович успокоился. Ему даже стало смешно. Великая вещь конспирация