Снегири на снегу (сборник) - Олег Георгиевич Петров

class="p1">Крюков по-хозяйски, сколь только смог, умостил-увязал в брезент на ручных санках-волокушах, банок с тушенкой и упакованных в серую оберточную бумагу брикетов суповых концентратов и каш. Туда же пристроил ящик с патронами и гранатами, цинковую коробку с сахаром-рафинадом и всякими таблетками-мазями, которые терпеливо выбрал среди битого стекла и кровавого месива в санитарной землянке, стараясь не смотреть на то, что осталось от хозяйки «санатория» и ее незадачливого кавалера. Потом вооружился с максимальной для себя пользой, напялил лыжи, вделся в лямки-постромки санок. И подался восвояси, не забыв прицепить к концам полозьев санок по паре сосновых лап, заметающих санный след.

Крюков утащит добычу на «свой» хутор и спрячет. После, налегке поспешит в Тельпушино, на связь с оберштурмфюрером Краусом.

***

Уже вскоре после возвращения в Ригу Рудольфс Карлович Бангерскис убедился, что пафосные высказывания его старинного приятеля, недавно взлетевшего из кресла партийного функционера на пост имперского министра по делам оккупированных восточных территорий, не были продиктованы победной эйфорией, царившей в рейхе, или головокружительным развитием карьеры Розенберга. Разгоряченный шампанским и коньяком, громкими тостами и поздравительными славословиями в свой адрес, Альфред, попыхивая сигарой, снисходительно взирал на Бангерскиса и столь же снисходительно рисовал ему дальнейшие латвийские перспективы:

– Рудольф, дружище, целый год большевистского режима фактически пронизал метастазами всю Прибалтику. Необходимо самое решительное хирургическое вмешательство! Фюрер и я, как имперский министр и уроженец этой прекрасной земли, искренне рады, что Курляндия и другие прибалтийские завоевания великого Ливонского рыцарского ордена – наших славных героических предков! – возвращаются под штандарты победоносного германского орла! Но возвращаются измученными и больными. И мы самым энергичным образом возьмемся за лечение! Россия, эта историческая обочина, уже четверть века бьющаяся в припадках большевистской заразы, инфицировала, превратила в гнойный нарыв само понятие веры…

Бангерскису подумалось, что лопающийся от важности Альфред явно перебрал на банкете. Ароматный черный кофе, превосходные кубинские сигары, с которыми они так удобно расположились в глубоких кожаных креслах на открытой террасе помпезного особняка Розенберга, что-то мало способствуют его протрезвлению. Новоиспеченного министра несло:

– …Вера, воплощенная в яснейшее знание, что северная кровь представляет собою то таинство, которое заменило и преодолело древние таинства, – эта вера большевиками попрана! Они замахнулись на Господа нашего! А что Он есть для нас? Бог, которого мы почитаем, не существовал бы, если бы не существовала наша душа и наша кровь… А что есть наша душа? Душа означает расу, видимую изнутри, и наоборот: раса есть внешняя сторона души… Поэтому является делом нашей религии, нашего права, нашего государства всё, что защищает, укрепляет, проницает честь и свободу этой души!.. После восемнадцатого года, дорогой Рудольф, древняя северная расовая душа пробудилась к новому, высшему сознанию. Она понимает, что равнопризнанное существование разных, взаимно исключающих друг друга ценностей не может иметь места, как она великодушно мнила возможным его допустить… Она понимает, что расово и душевно сродное может соединяться, но чуждое безошибочно устраняется, а если нужно, то и уничтожается…

Да… Теперь Бангерскис чуть ли не ежедневно убеждался, как реализует на практике собственные постулаты его приятель-теоретик, а ныне организатор всего оккупационного режима на Востоке Альфред Розенберг. Уже в июне, через несколько дней после нападения на Советы, министр издает приказ о массовых облавах на детей и подростков и их отправке для работы в Германию. Латвия объявляется генеральным округом рейхскомиссариата «Остланд», ликвидируется прежнее административное деление и создается пять гебитскомиссариатов. Новым приказом имперского министра от 18 августа все государственные предприятия и земли Латвии, как военные трофеи, объявляются собственностью германского государства. На всей территории немецкий язык объявляется государственным. Несколько позже, в марте сорок второго, генеральный комиссар Латвии Дрекслер создаст административное самоуправление в городах и в сельских поселениях латвийского генокруга, но Бангерскис прекрасно видел, кто дергает за ниточки этих марионеток.

Нет, Бангерскис ничего не имел против всех этих решительных мер. В разгар войны с красными в целях оздоровления прибалтийского климата всё это насущно и логически обоснованно. Вплоть до создания сети концентрационных лагерей. Но вскоре помимо центральной тюрьмы в Риге, «Шталага-350» с его шестью отделениями под Ригой и «Шталага-340» в Даугавпилсе, оккупационные власти создали на территории генокруга еще 46 тюрем и 23 концлагеря. И все они, особенно саласпилский «Шталаг-350» и лагеря уничтожения в Бикерниекском и Румбульском лесах, принялись перемалывать десятки тысяч далеко не одних большевистских комиссаров и евреев.

Мечтания Бангерскиса о наступлении его звездного часа – в качестве вождя освобожденной от большевизма свободной Латвии – были похоронены, по его мнению, окончательно.

Он, помпезно вернувшийся в Ригу и даже получивший обратно свой генеральский особняк, не пострадавший, к счастью, от бомбежек люфтваффе, но основательно изгаженный казенщиной какого-то располагавшегося в нем с сорокового года советского учреждения; он, столько сделавший для распространения идей национал-социализма среди латышей; он, имеющий такие прочные и обширные, как ему верилось, связи в кругах высшей германской элиты; наконец, он – полноправный член СС с июня сорокового года – оказался… невостребованным! Никем! Определили на фактически рядовую должность в директорате юстиции Латышского самоуправления – имитации национального правительства, которое и шагу не могло сделать без санкции Генерального комиссара Латвии Отто Дрекслера и непосредственно рейхсминистра Альфреда Розенберга.

Туманными обещаниями изредка подкармливал Розенберг, но они пока оставались обещаниями, а добиваться аудиенции у Дрекслера, чтобы клянчить себе должность, равноценную генеральскому рангу, Рудольфс Карлович считал ниже своего достоинства. Кто такой вообще этот выскочка Дрекслер!

В глубине души Бангерскис прекрасно понимал подоплеку своей невостребованности. Латышские корни, как и изрядный кусок биографии, связанный с российской военной службой, были чужеродным вкраплением в арийскую идеологию Третьего рейха. Причем второе по большому счету не шло ни в какое сравнение с первым. Альфред Розенберг может сколько угодно распинаться о своих эстонских истоках, но в его жилах течет кровь прибалтийских немецких баронов, чем латыш Бангерскис, увы, похвастаться не может, хотя еще в Германии вновь опустил последнюю букву в фамилии, подписываясь во всех документов совершенно по-немецки – «Бангерски». Дрекслер однозначно – выскочка и тупой фанфарон, но в Главном управлении расы и поселений и Личном штабе рейхсфюрера СС его принадлежность к нордической расе сомнений не вызывала. А принятие Бангерскиса в ряды ордена «Мертвая голова» прошло с таким скрипом и вообще состоялось ли еще, кабы не давление на командира берлинского СС-абшнита-III со стороны руководителя внешнеполитического отдела НСДАП Альфреда Розенберга.

Зато выскочивший вскоре после прибытия Бангерскиса в Ригу, как черт из табакерки, Круминьш – эта самоуверенная гомосексуальная свинья, в чем у Рудольфса Карловича исчезли последние сомнения, когда он принялся, после визита бывшего адъютанта, наводить о нем максимально возможные справки, – о, этот английский шпион передавал все новые и новые задания своих хозяев. Тех интересовало буквально всё: дислокация