Одинокая ласточка - Чжан Лин

была ли она случайной, “шальной”, или же японцы догадались, что задумал Сопливчик, и тростниковые заросли, где прятались курсанты, вызвали у них подозрение. Отряд угодил в ловушку: отбежать на безопасное расстояние значило очутиться в ярком свете прожекторов.

И в этот миг, когда их жизни висели на волоске, Призрак вдруг взвился в прыжке, бросился к шипящей, словно змея, штуковине, схватил ее зубами и помчался вперед. Ум, который достался ему от отца, скорость, которую он унаследовал от матери, все, что в нем до сих пор дремало, в эти секунды разом пробудилось и заключило крепчайший союз. В тот день Призрак бежал почти как ягуар, передвигаясь скачками и едва касаясь земли. У кромки дороги он внезапно повернул голову и взглянул на Иэна – прощаясь. Последнее, что запомнил Иэн, – как выгнулся в воздухе серой дугой силуэт и как блеснули в собачьих глазах слезы.

Прогремел взрыв, и тело Призрака рассыпалось в ночном небе на мириады частичек.

И сразу следом позади того места, где был пес, вновь загрохотало. По сравнению с этим ревом звук первого взрыва был лишь капелькой мороси перед грозой. Казалось, рев исходил из-под земли, звук давно стих, а земля все дрожала, все качались всполошенно ветви. Иэн видел, что губы командира отряда шевелятся, но не мог разобрать ни слова. Он знал, что его оглушило.

Пользуясь суматохой, бойцы продолжили отступление, и постепенно командир отряда оказался в самом хвосте. Лю Чжаоху обернулся и заметил, что командир подволакивает ногу. Он был ранен – не осколком, а камнем, отскочившим, когда рванула граната. Острый камешек срезал с щиколотки кусок мяса, штанина уже пропиталась кровью.

Лю Чжаоху сел на корточки.

– Лезь, – сказал он.

Командир отряда остолбенел. Наконец до него дошло, что Лю Чжаоху собирается нести его на спине.

– Не сдюжишь! – Командир отвернулся и заковылял вперед.

Лю Чжаоху потемнел лицом.

– Хочешь и себя, и ребят угробить?

Командир отряда нагнулся и взобрался ему на спину.

Лю Чжаоху накренился, потерял равновесие и упал на одно колено. Затем стиснул зубы, наполнил живот воздухом, направил воздух в горло. Хрипло крикнул – по виску в этот момент пополз фиолетовый червяк, – поднялся на дрожащих ногах и сделал первый нетвердый шаг. Начало было положено, после этого шаги делались по инерции. В тот день Лю Чжаоху с командиром на спине напоминал изможденную лошадь, которая тащит на себе гору, и кости ее скрипят от такой тяжкой ноши. Скелет гнется, трескается, но все-таки держится на последней жиле, не разваливается на части, и лошадь, шатаясь, наконец опрокидывает гору в сампан.

Лю Чжаоху в изнеможении сел, хватая ртом воздух. Кто-то подошел, снял с себя верхнюю одежду и перевязал командиру рану.

– Воды! – взревел тот. – Пить хочу, чуть дым из ушей не валит.

Ему дали флягу, в которой оставался глоток воды, командир отряда отвинтил крышку, поднес флягу ко рту, вдруг передумал и протянул ее Лю Чжаоху.

Когда все устроились в лодках, Иэн нащупал в кармане портсигар, открыл его и увидел, что внутри всего две сигареты. Первую он бросил лодочнику, вторую зажег, сделал одну затяжку и передал тому, кто сидел рядом. Боец затянулся и передал дальше. К тому времени, как сигарета вернулась в руки Иэна, она уже превратилась в бычок.

Все молчали. За их спинами огонь окрашивал небо в багрянец, и они, оглядываясь, знали, что этой зимой и в дождь, и в снег японцам придется маршировать в летней форме. Но радости не было, каждый думал о том, что в сампане пустовало одно место. Шестнадцать человек и один пес выступали в путь, пятнадцать человек возвращались обратно.

Они оставили позади боевого товарища, оставили навсегда.

Они даже не знали его имени.

* * *

Тело Сопливчика на следующий вечер принесли в лагерь.

Когда японцы окружили Сопливчика, он еще дышал. Он кинул пистолет-пулемет Томпсона в воду и выстрелил себе в висок из револьвера, и это был последний, смертельный выстрел. Японцы вытащили труп на берег, отрубили голову и вывесили ее на городскую стену. Позже брат командира отряда подкупил японского сержанта, обменял тело Сопливчика на десять серебряных монет.

Когда тело вносили в деревню, раздался низкий протяжный сигнал горна – будто клокот воды в роднике, который заткнули валуном. От одного только звука деревенские собаки разом подняли вой.

Китайские курсанты и американские инструкторы лагеря построились в два ряда вдоль дороги, встали навытяжку, салютуя павшему товарищу. Они долго не сходили с места – до тех пор, пока тело не пронесли через ворота курсантского общежития. Несколько дней спустя, на выпускной церемонии, они точно так же стояли перед верховным главнокомандующим.

Иэн видел, как возвращают на родину останки погибших в бою американских солдат – гроб покрывают звездно-полосатым флагом. Тело Сопливчика было завернуто в дырявую, потрепанную циновку.

Гроб взяли у одного деревенского старика, делать новый было уже некогда. Земляк Сопливчика, повар, который готовил для курсантов, еще с утра отправил своих помощников к реке за чистой водой, чтобы обмыть покойного.

Повар развернул циновку, увидел труп и тут же обмяк, словно жидкая глина.

– Да как я… как я маме его скажу? – Повар опустился на корточки и зарыдал.

Командир отряда и Лю Чжаоху вышли вперед и стали обмывать Сопливчика вместо него. Они вытерли кровь с туловища, шеи и лба полотенцем и переодели умершего в чистую форму. Одежда прикрыла изрешеченное пулями тело, но дыру в отрубленной изуродованной голове, ту, что проделал выстрел из его собственного револьвера, было не спрятать. Место, куда вошла пуля, не бросалось в глаза, это было отверстие с ровными краями вовнутрь, аккуратное, как большая червоточина на фрукте. Но там, где пуля вышла, все было иначе. Пуля со всей дури ринулась сквозь голову напролом, протаранила череп, оставив после себя рваную прореху с месивом из крови и мозга. Видимо, Сопливчик очень хотел жить – сколько в него ни стреляли, он все отказывался испустить дух. Лю Чжаоху пришлось обвязать его лоб полотенцем.

Наконец Сопливчик был полностью обмыт и одет, но его глаза были все еще полуоткрыты. Лю Чжаоху несколько раз пытался закрыть их пальцами, однако у него ничего не получалось. Взгляд Сопливчика нельзя было назвать непокорным, скорее он казался насмешливым. Уголки губ были приподняты в легкой беспечной улыбке, как будто он только что язвительно пошутил и теперь с нетерпением ждал, пока другие поймут смысл его шутки. Лю Чжаоху попросил у товарищей монету, чтобы положить на глаз, но командир отряда вздохнул и сказал:

– Не трогай,