Одинокая ласточка - Чжан Лин

Первые полтора часа все было гладко, и я ничуть не сомневался, что мы прибудем на место вовремя. Но потом я понял, что допустил типичную для новичков ошибку: шагал чересчур широко и бодро, слишком высоко вскидывал ноги, и китайские сослуживцы, которые шли рядом, были вынуждены подстраиваться под мой шаг, чтобы не отстать. Это привело к ненужному расходованию сил. Долгий марш напоминает марафон, он требует равномерного распределения энергии, нельзя растрачивать ее всю на начальном этапе.

Под конец второго часа появилось утомление, первым его признаком стало то, что я ощутил вес оружия и ботинок. Так как место назначения было еще очень далеко и казалось пока недосягаемым, субъективное чувство утомления превысило утомление реальное, физическое.

В течение третьего и четвертого часа я боролся с изнеможением, мозг отказывался связно мыслить, возникло чувство голода – возникло и стало быстро расти, опутывая сознание густой паутиной, из которой оно с трудом вырывалось. Я начал вспоминать разные домашние лакомства; начал спрашивать себя, не погорячился ли я, самовольно вступив в армию; начал думать, как буду доживать потом, после войны, если меня сейчас ранят или покалечат. Даже начал сомневаться, так ли нужно мне было лететь сюда, воевать в чужой далекой стране, у которой нет общих границ с Америкой? На этом отрезке пути физическое изнурение породило психологическую усталость, и меня вдруг стали занимать вопросы, о которых я никогда раньше по-настоящему не задумывался… (Выделенный фрагмент был зачеркнут.)

Когда мы одолели почти половину маршрута, командир отряда объявил привал на двадцать минут. Я расстегнул ошейник Призрака, что означало команду “отдых”. Напряженное тело пса мгновенно расслабилось, и он разлегся на моей ноге. Я протянул ему галету, он понюхал, но грызть не стал. Я разломил ее, сам съел несколько кусочков, а остальное насилу просунул в его пасть. Он нехотя, словно сжалившись надо мной, проглотил печенье и больше есть не захотел.

Я потрепал его между ушами, давая понять, что можно вздремнуть, набраться сил. Но Призрак не желал закрывать глаза, он лишь повернул голову и стал молча нализывать мою руку. Позже, вспоминая эту сцену, я понял: Призрак уже тогда почуял скорую смерть, он не хотел тратить последние часы своей жизни на бесполезный сон, он решил разделить это время со мной. Его язык был теплым, влажным и таким ласковым, как будто он не руку мне лизал, а сердце. Одиночество, близкое к отчаянию, словно выжидавший в лесу хищник, вдруг набросилось на меня и повалило на землю.

Не будь в мире места под названием Перл-Харбор, не родись на свет безумец по имени Исороку Ямамото, чем бы я сейчас занимался? По чикагскому времени ровно полдень – может, я на перерыве улизнул бы с работы и мы с Эмили Уилсон взяли бы в старой забегаловке на углу по хот-догу и куриному бульону и сели обедать, высмеивая каждый своего начальника; может, мы с Энди, моим коллегой, спрятались бы в раздевалке, чтобы распить бутылку пива и обсудить новенькую секретаршу из офиса; может, я сидел бы в туалете на унитазе и сочинял с закрытыми глазами стихи, которые никогда не будут напечатаны.

А Призрак? Не случись война, он бы, может, жил сейчас где-нибудь на ферме в Кентукки, был образцовым пастушьим псом, просыпался каждый день на рассвете, ревностно охранял отару, а вечером возвращался домой и ждал, пока хозяин угостит его в награду колбаской. Он не встретил бы эту Милли, но он обязательно встретил бы другую Милли, и они нарожали бы много-много щенят, передав им все лучшее, что в них есть. (Выделенный фрагмент был зачеркнут.)

Я склонился к Призраку, закрыл глаза. Телу ужасно хотелось провалиться в сон, но мозг приказывал не спать. Я пообещал себе: если мы оба переживем войну, я непременно подам в штаб заявление, попрошу, чтобы Призрака тоже демобилизовали, заберу его домой в Чикаго, и мы вместе будем постепенно привыкать к новой, мирной жизни.

Китайцы, все, кроме дозорного, дремали, тихонько похрапывая. Кто-то прислонился к дереву, кто-то растянулся прямо на земле, кто-то прикорнул на ящике с боеприпасами.

Кто они? Заперев карту регистрации в ящике стола, я сразу забыл их сложные имена. Мне даже номера на их нашивках трудно запомнить. Кто их родные? Есть ли у них возлюбленные? Какие у них планы на будущее? Какие книги им по душе, какие у них интересы? Если бы не эта война, мы, наверно, никогда бы не встретились. Мы едим разную пищу, говорим на разных языках, носим разную одежду, молимся разным богам. Нас не рассмешит до упаду одна и та же шутка. Нас собрала здесь не общая любовь, а общая ненависть. Союз ненависти крепче или слабее любви? Когда общая ненависть исчезнет, будут ли они меня помнить? А я – сам я буду их вспоминать? (Выделенный фрагмент был зачеркнут.)

<…>

Мы продолжили путь, и первую четверть часа мне было еще хуже, чем до привала, – напрягать мышцы, которые уже расслабились, стоило невероятных усилий. Но когда я заново приноровился к ходьбе, короткий отдых стал приносить свои плоды. Внутри появилось странное, неописуемое чувство, нечто вроде онемения. Мозг больше не управлял телом, ноги двигались как бы сами собой, механически повторяя одно и то же действие.

В последний час марша ко мне вернулась легкость, почти такая, как в самом начале, – видимо, от осознания, что в туннеле уже показался просвет, конец пути все ближе и ближе. Подобное самовнушение обладает огромной мощью, которую нельзя упускать из виду: когда мы добрались до нужного места, мне даже почудилось, что в теле остались еще крохи сил и я смог бы выдержать дорогу и подлиннее…

* * *

Переделав дневниковую запись в боевое донесение, Иэн выдвинул в конце несколько предложений для чунцинского штаба:

1. В будущем, тренируя солдат для участия в военных действиях на Дальнем Востоке, следует уделять особое внимание подготовке к долгим маршам. Дело не только в физической форме, но и в разумном распределении сил, а также в различных сложных факторах, таких как бытовые и психологические привычки, – в противном случае невозможно объяснить, почему китайские солдаты, физически значительно уступающие американским, имеют серьезное преимущество в походах.

2. Модель армейских ботинок, выпускаемых для боевых действий в Китае, можно несколько облегчить. В стране, где не хватает транспортных средств, где ходьба – основной способ передвижения, слишком тяжелые ботинки могут создавать неудобства при длительных переходах.

3. Молчание во время долгого марша