Этот маленький город - Юрий Николаевич Авдеенко

порах будет. Отстроимся. С головой на плечах все перебороть можно. Сентябрь, октябрь, ноябрь… Глядишь, в июне, самое позднее – в июле, Нюра бы сына подарила…»

Его окликнули из темноты:

– Кто идет?

– Свои. Иноземцев.

Разведрота располагалась в сарае на подворье старичка адыгейца, дом которого был начисто снесен снарядом, но подвал, сложенный из толстых каменных плит, уцелел. В этом подвале и жили адыгеец, его жена, две невестки, внуки и внучки. Здесь, в горах, нередко попадались вот такие одинокие подворья. В Прибалтике их называют хуторами. Может, это тоже хутора, только на кавказский манер.

Когда Иноземцев поравнялся с подвалом, он услышал песню, негромкую, грустную. Ясное дело, пели ее не разведчики, потому что у них другие песни. А это была незнакомая Ивану песня на чужом языке.

Иноземцев вошел в подвал.

В просторном теплом помещении с низким неоштукатуренным потолком и земляным полом горела керосиновая лампа, теплился мангал, на котором стояла сковородка с каштанами. Старый адыгеец сидел на низкой скамейке возле мангала и пел, закрыв глаза. Рядом на ковре, обутые в мягкие чувяки, сидели пятеро маленьких внуков; три женщины, две молодые и пожилая, почтительно стояли возле стенки.

Иван тоже прислонился к стене. Тепло пробиралось под шинель. А песня, несколько монотонная, убаюкивала.

– О чем он поет? – спросил Иноземцев молодую женщину, стоявшую ближе остальных.

– Он поет про родной край. Про ручьи, про горы, – отвечала женщина, застенчиво улыбаясь. – Про то, что он знает здесь каждый камень, каждую тропку…

– Каждый камень и тропку? – недоверчиво спросил Иван.

– Это правда…

Иван восхищенно покачал головой. Он еще некоторое время слушал пение, потом нетерпеливо посмотрел на часы и подошел к старику.

– Отец, позволь прервать твою песню. Дело есть…

Старик умолк. Открыл глаза и пристально посмотрел на Ивана.

– Поговорить мне с тобой надо…

– Говори, – строго ответил адыгеец.

– Выйдем. С глазу на глаз нужно…

Старик сделал жест рукой. И женщины, подхватив детей, выскользнули из подвала.

– Эх! – досадливо махнул рукой Иноземцев. – Ну, да ладно! – Наклонившись к старику, негромко сказал: – Ты, отец, здесь все знаешь… Через щель проход есть?

– Нет! – не задумываясь, ответил старик.

Иноземцев выпрямился. Помолчал в раздумье. Потом:

– Значит, перебраться на ту сторону нельзя?

– Можно, – чуть дрогнули губы старика.

– Как понять?

– За корни цепляться будешь. На площадка прыгать… Той скала старый дуб есть. Будешь кидать петля, как на скакун… Умеешь?

– Не приходилось, – признался Иноземцев.

Старик поднялся со скамейки. Стройно, не горбясь, вышел на середину подвала. Сказал:

– Я будешь провожать тебя, если нужно. И петлю сам кидать на дуб.

– Хорошо, отец, спасибо…

2

Дверь в пещеру была открыта, и дневной свет, скупой и мягкий, крадучись стелился по мокрым стенам.

Снег грязный, успевший за ночь постареть, лежал перед порогом. Накрапывал дождь, и снег был остекленелым, набрякшим, точно подмоченный сахар.

Журавлев поднял трубку полевого телефона, крутнул ручку магнето.

– Дайте четвертого. Это я, «батя»… Составьте наградные. На Иноземцева… К ордену Отечественной войны. Нет. Первой степени. Вторая у него есть. И на старика адыгейца. Записывай его фамилию. Коблев Заур Георгиевич. К ордену Красной Звезды. Понял? Так… К пятнадцати ноль-ноль подготовь боевое донесение в штаб дивизии. Да… Обзвони командиров батальонов, пусть представят списки отличившихся.

Майор положил трубку. Удовлетворенно потер руки.

Успех обеспечила внезапность. Немцы, конечно, никак не ожидали обнаружить у себя на загривке батальон русских, да еще с минометами. Они сражались остервенело. И выхода у них было только два: погибнуть или сдаться в плен. Многие сдались.

– Вы знаете, что произошло под Сталинградом? – спросил Журавлев одного из пленных.

– Нет.

– Армия Паулюса в котле.

– Этого не может быть, – уверенно ответил пленный.

Журавлев вышел из-за стола и некоторое время задумчиво ходил по КП. «Что делать? Как поступить? – билось в голове. – Я командир. Но я и человек. И не имею права забывать об этом. Так ли? А если у меня сейчас одно право – бить врага. Бить, бить, бить!.. Но во имя чего? Во имя жизни. Это все так просто. И так сложно». Он остановился возле рации, за которой сидела радистка Тамара, и совсем не по-командирски спросил:

– Как ты думаешь, Тамара? Я же должен ответить на письмо. Ведь теперь Приходько не моя подчиненная, ведь теперь мы… – Он развел руками. – Влюбленные… Правильно я говорю, Тамара?

– Очень, товарищ майор… Если бы знали, что за любовь у нее к вам… – Тамара сделала паузу, потом, словно выдохнув, сказала: – Чистая и настоящая!

Журавлев вынул из планшета широкий командирский блокнот, раскрыл его. Присев к столу, написал: «Здравствуй, Галя!»

Потом зачеркнул написанное, перевернул страничку, вывел:

«Здравствуй, дорогая Галя!»

3

Снег опять смыло. И жухлые стебли бурьяна не гнулись под ветром, а дрожали мелко, тряслись, как в лихорадке. Кустарники, опутанные ежевикой, неподвижно смотрели на них, поблескивая скупо, будто отлитые из свинца. Сырость пронизывала рассвет. Однако дождь, ливший все прошлые сутки и большую часть сегодняшней ночи, прекратился уже около часа назад.

Иноземцев с группой разведчиков выходил из тыла противника. За двое суток, которые они отсутствовали, позиции полка могли переместиться и вперед и назад, во всяком случае, едва ли оставались на прежних высотах. Вот почему двигаться приходилось особенно осторожно и осмотрительно. Нынешнюю вылазку нельзя было отнести к самым удачным, хотя сведения, добытые на станции Ходыженская, могли заинтересовать не только командование полка, но и дивизии.

Настроение у Ивана было хорошее. Он все еще находился под впечатлением той операции, которую они провели с Зауром Коблевым. Нет, старый адыгеец не преувеличивал, когда пел, что знает в родных краях каждую тропку, каждый кустик. Он повертел в руках веревку, ее притащил Иноземцев, поцокал языком и отрицательно замотал головой.

– Нет! Гибкость нет!

Ушел в подвал. Принес моток веревки. Темной, будто промасленной. Сделал петлю. Для броска примерился.

– Пойдет, – сказал. – Хорошо ложиться будет.

Когда Иноземцев и адыгеец уходили, женщины стояли у подвала. Они не плакали и не печалились, а смотрели на старика преданно и робко.

Адыгеец вел Ивана какими-то одному ему известными путями. Он шел быстро, чуть согнувшись в пояснице, но не хватался руками за ветки и корни, как это делал Иноземцев, а размахивал ими, балансируя.

Двое солдат из батальона связи присоединились к ним уже на вершине горы.

– Сколько тебе лет, отец? – спросил Иноземцев.

– Семьдесят четыре…

– Хорошо ходишь.

– Годы позволяют. Дед в девяносто лет охота ходил.

У края пропасти остановились. Гора напротив отвесно падала вниз. Снег кружил совсем редкий, но луну закрывали облака. Старик вгляделся в ночь. Поднял руку, указывая вперед:

– Дуб видишь?

– Нет, –