Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

– Я их тож видал. Что, может, краковский князь внезапу наскочил?

– Шум бы был немалый, Вышата. Нет, без драки-кровопролитица они в Галич вошли. Не иначе, Ярославка их позвал на наши головы! Прав Глеб-то мой оказался! Вовремя он ноги унёс!

– Трус твой Глеб! – неожиданно злобно проревел, подымаясь со скамьи, Вышата. – Наложил в порты!

– Ты не смей у мя в дому сына мово обижать! – возмутился вскочивший на ноги Зеремей.

– Да полно те гневать. Прости, – усмехнувшись, хлопнул его по плечу Вышата. – Я вот как думаю! Пойду ныне к Ярославке да в глаза ему прямо скажу: порушил ты клятву! Не живёшь с супругою своею в мире и согласии, как обещал и крест на том целовал! Дак мы ить вдругорядь народ подымем, и тогда уж тобе, лукавцу, кровью очередной полюбовницы не откупиться будет! Самого в полымя кинем! А что?! Мы – бояре, соль земли Галицкой! И ещё потребую ответа за убиение зятя твово!

– Не ходил бы ты, Вышата, к ему. Не буди зверя! – опасливо качая головой, посоветовал Зеремей.

– Нет уж, пойду! И всё скажу! Вместях с Михайлой Потыком да Никодимом пойду! Вон какие у мя молодцы! Храбры! С такими сам чёрт не страшен, не то что Ярославка твой!

…Не послушал Вышата осторожного Зеремея. Вихрем ворвался на крыльцо княжеских хором, знакомой дорожкой пролетел через сени на подклете[197], ринул вверх по лестнице, всех расталкивая, всех готовясь смести на пути своём!

Остановился, только когда увидел перед собой спокойное лицо Осмомысла. Выпалил ему в лицо всё, что сказать хотел, и о роте порушенной, и о гибели Коснятина.

– Что, думашь, провёл всех нас? Да мы тя мигом сызнова скрутим! От нас, от бояр, от воли и силы нашей, не укрыться тобе! Коснятина Серославича ты сгубил, пёс лукавый?!

– Да, я! – спокойно и твёрдо отмолвил ему Ярослав. – Сперва – его, а ныне – тебя!

По устам князя проскользнула полная презрения усмешка.

– Что?! – Вышата не сообразил сразу, что дверь у него за спиной закрылась, а на пороге застыли трое тех самых, в кунтушах.

В переходе послышались возня, крики, задребезжало железо.

– Пан Гневош! – обратился Осмомысл к одному из ляхов. – Отбери у боярина Вышаты оружье, выведи его на задний двор. Верно, виселица там уже готова изменнику князю своему, мятежа и смуты устроителю!

– Как ты смеешь?! Ты, слизняк! – заорал Вышата.

Вне себя от бешенства, он потянулся за мечом. Ляхи опередили его, набросились все разом, повалили на пол горницы, стали вязать. Меч Гневош сапогом отшвырнул посторонь, под лавку.

– Заткните ему рот! – приказал Осмомысл. – Ишь, разорался!

Про пир давешний с пролитым вином и позором своим ни словом не обмолвился Ярослав, лишь стоял перед глазами его яростный столб пламени на площади, и одно желание было: уничтожить немедля, раздавить сию гадину!

Вышате заткнули рот тугой тряпицей. Два выбитых окровавленных зуба со стуком упали на пол. Осмомысл брезгливо отодвинулся от них.

«Велеть помыть тут надобно будет!» – подумал он с отвращением.

Дальше всё было сделано быстро и без лишних слов. Четверти часа не прошло, как грузно повис Вышата в петле на задворках дворца, возле стены, обращённой в сторону хором Зеремея.

«Чтоб страхом исполнился, ворог лютый!» – Ожесточение владело Осмомыслом. Смотрел и не видел он посиневшей рожи Вышаты, не видел убитого гиганта Никодима со страшной, нанесённой чеканом раной у виска, не замечал, как катается по полу в отчаянии связанный раненный в плечо другой боярский подручный – исполин Михаил Потык.

Было чувство какого-то злорадства, чувство дикое, доселе не испытанное им никогда. Он решил твёрдо, отбросив сомнения, идти до конца. Ради земли своей, ради Руси Червонной, чтоб не захлестнула её тугая петля боярских склок и боярской неволи. Покойный Коснятин и его дружки эту яростную схватку безнадёжно проигрывали, хотя и были близки к победе всего месяц-другой назад. Подвело бояр одно – каждый из них тянул одеяло на себя!

Внезапно Осмомысл остановился. Словно пробудился он от резкого толчка и застыл посреди двора.

Возле висящего в петле Вышаты играл, скатывая снеговика, маленький Олег. Увидев родителя, мальчик радостно улыбнулся. Указав на труп Вышаты, он спросил:

– А ентот, он что, плохой, да, отче?.. Почто ты его казнил?

«О, Господи, что ж это?! Где эта несчастная мамка?! Бросила мальца!» – Князь стал озираться по сторонам.

Невесть откуда подскочила к Олегу в старенькой поношенной шубейке Фотинья, ухватила ребёнка за руку, отвела за угол.

– Плохой дядя, да, плохой! Пойдём, Олежек, пойдём вборзе!

На Ярослава обратила она взор лишь вскользь, и в серых глазах её читались ужас и презрение. Позже, понял Осмомысл, выскажет она ему всё, что думает. Но покуда смолчит, уведёт ребёнка, не даст им более даже и словом перемолвиться. И будет права, тогда как он, Ярослав, с яростью своею и жаждой мщения достоин будет вот именно такого немого презрения. Ну и немного жалости, возможно.

Михаила Потыка он приказал освободить и вытолкать за ворота, Зеремея тоже, к удивлению ляхов, решил помиловать. Приехав к нему вместе с Семьюнкой и Яволодом, коротко промолвил:

– Смерть мне твоя не нужна, боярин. Но в Галиче, покуда я жив, тебе более места нет. Отъезжай к сыну, в Угорскую Русь. И помни, что здесь ныне створилось. До скончанья лет своих помни!

Зеремей, содрогаясь от страха, упал перед князем ниц. Отшвырнув его ногой, Ярослав резко повернулся и поспешно покинул логово своего старого врага. Польским воеводам Гневошу и Гжегожу он грозно повелел:

– Проследите, чтоб нынче же съехал боярин. А как съедет, дайте мне знать. Пригоню холопов, пускай по брёвнышку разберут хоромы эти. Ничего чтоб больше не напоминало… – Он не договорил.

– Может, зря ты тако, княже? – осторожно заметил Семьюнко. – Может, кто добрый сии хоромы себе заберёт, станет жить-поживать? Ну и позабудется всё. Древо – оно во грехах людских неповинно.

– Нет! Разобрать велю! А волости Зеремеевы… Сперва сам в них съезжу, погляжу. Три села богатых за Днестром вам с братом отдаю, – обратился Осмомысл к Яволоду. – Верно мне службу сослужили. Тебя тоже не обижу, – заметил он за спиной боярчонка усталого Петруню. – Жалую тебе гривну серебряную.

– Премного благодарны, княже! – низко кланялись ему братья Кормилитичи и молодой сотник.

«А я? А мне что ты дашь? Я ж тебя от смерти спас!» – хотелось крикнуть Семьюнке.

Смолчал, стиснув уста. Обиду свою старался не показывать, улыбнулся, сказал пару добрых слов Яволоду и его брату. Но на душе