Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

…В то утро нанятые Осмомыслом ляхи, тайно вошедшие в Галич через отпертые тысяцким Евстафием Немецкие ворота, сначала саблями изрубили в куски во дворе собственного дома боярина Василия Волка, а затем схватили, отвели на Быково болото и отсекли голову кату Климу, тому, что сжигал на костре Анастасию. После случилась короткая расправа над Вышатой, но больше убийств и казней в своей земле Ярослав не допустил, как не допустил со стороны ляхов грабежей и бесчинств. Уничтожил он только самых яростных своих врагов, да и то не всех.

На душе по прошествии всех этих кровавых дел было мерзко, гадко, противно, но понимал он: поступить иначе было нельзя. Пусть страх поселится в боярах, пусть боятся его, пусть не смеют идти супротив его воли!

Ужас творимого он глушил молитвой, снова проливал горючие слёзы перед Богородицей Орантой и клялся, что более никого не убьёт вот так, как убивал сегодня.

Поздним вечером к нему снова пришла Фотинья. Об утреннем не сказала она ничего, попросила только мягким, нежным голоском:

– Заутре к сыну свому сходи. Скучает малец.

Пройдёт пара седьмиц, будут ещё встречи в опочивальне, и однажды она признается князю тихим шепотком:

– Тяжела я, Ярославе! Робёнок… будет у нас.

Сказав это, она уткнула в подушку носик и смотрела на князя большими своими глазами, полными нежности и любви.

– Добро, – только и вымолвил в ответ, сглотнув слюну, Ярослав.

Понял князь, что неотложными становятся для него отныне дела церковные.

«А рота?!» – подумалось вдруг. Стало жутко, тело пробрал пот. Ночью он долго лежал с открытыми глазами, смотрел в скрытый ночной темнотой сводчатый потолок и не знал, не ведал, как теперь поступить.

Ведь клялся же он, клялся на кресте!

Спасал себя, своего сына, спасал землю от насилья Зеремея и его подручных! Но клялся и клятву порушил! Погубил душу свою! Не отмолить сего греха!

Где-то он прочитал о том, что людей державных нельзя мерить обычными житейскими мерками. Их мера – состояние земли, княжества, державы. Если она цветёт, если в достатке пребывает, в покое и в силе – то, значит, не зря прожил он дни свои, значит, нужное что-то делал, а остальное… Да, он станет молить Господа о прощении, он кается, что на зло и жестокость ответил таким же злом! И молит Господа, чтоб указал Он ему путь, указал выход из тупика.

Фотинья спала, притиснувшись к нему хрупким своим телом. Она носит в своём чреве его, Ярослава, ребёнка!

«Девочка уж, что ли, была б!» – скользнула крамольная мыслишка.

Хотел Ярослав сделать наследником своим Олега, и никого иного. Он воспитает умного и смелого сына, воспитает так, как воспитывал когда-то его самого отец, князь Владимирко. Отец! Суровый, но любящий. Таким должен стать он, Осмомысл, для Олега!

Но прочь, прочь все эти мысли. Не накликать бы новую беду. Пусть рожает Фотинья, остальное потом, после. Вот только Церковь. Надо торопиться. Козьму Ярослав более видеть в Галиче епископом не хотел.

…Уже утром в Киев к митрополиту Михаилу направлен был гонец с грамотой. Гонцом тем был молодой боярский сын Яволод Кормилитич.

Глава 53

Зачастил в последнее время княжич Владимир к северным воротам галицкого Детинца. То вскинет вверх голову, залюбуется золочёным куполом надвратной церкви Благовещения, то на службу придёт, встанет на колени, примется класть поклоны, то поставит свечки за здравие или за упокой родичей и друзей своих.

Мать, княгиня Ольга, обрадовалась, когда доложили ей верные холопки: благочинно ведёт себя Владимир, верно, за ум взялся, отринул прежние лихие привычки. Не догадывалась Ольга, не ведали холопки, что причиной набожности княжича стала красавица-попадья.

Он часто видел её в церкви или около неё, любовался будто выточенным из мрамора, необыкновенным лицом с круто изогнутыми дугами бровей, с твёрдым прямым носиком, с алыми чувственными устами. Всё в этой женщине казалось княжичу прекрасным, словно бы Господь, создавая её, соблюл все необходимые пропорции.

А уж когда встречал её княжич внизу, у ворот или на Подоле, на торгу, то очей не мог оторвать. Шла, выступала красавица лёгкой походкой, убрус парчовый ярко горел на голове, ноги в зелёных тимовых сапожках так и мельтешили по усыпанной снегом белой дорожке. Одевалась попадья всегда богато и со вкусом. Серёжки золотые поблескивали в ушках, шубка была из куньего меха – что тебе боярыня иная нарочитая, шествовала она по улицам Галича.

Не один Владимир – многие мужи засматривались на попадью с восхищением, бабы завидущие зло косили очами, трепали языками: сыскал же, мол, этакую кралю неказистый козлобородый попик.

Возжаждал княжич красавицу сию, кровь молодая забурлила, требуя от него настойчиво утоления желания. И он решился единожды, сам заранее не думая, что и как выйдет. Был дерзкий порыв, было сумасбродное дикое стремление овладеть ею! Вынесся Владимир верхом встречь попадье, свесился с седла, подхватил её, взвизгнувшую от страха, поднял, усадил перед собой на коня.

Попадья закричала, он изогнулся, впился жаркими устами в алые её губы, она отталкивала его, била в грудь кулачками в багряных сафьяновых рукавичках, румяные щёчки её горели.

– Пусти! Постылый! Приметила: всё ходишь за мною по пятам! Чего надоть?! Опозорить хошь?! Замужняя я жёнка, не девка!

– Полно, красавица! Рази того попа замызганного ты достойна! Я тя княгиней сделаю!

Сильные были у Владимира длани, крепко держал он жёнку, успевая при том ещё и конём править.

…В покой свой он внёс её, лениво отбивающуюся, на руках, усадил удобно на обитую бархатом лавку, улыбнулся лукаво.

Присмирела, притихла попадья. Залюбовалась дорогой чермной посудой на столе, коврами разноцветными, щитами майоликовыми на стенах. Нравился ей и сам княжич – молодой, высокий, с приятными чертами лица. Да и смел – не боится ни молвы людской, ни осуждения родни. Закружилась у красавицы голова. Готова была молодая женщина отдаться Владимиру, а о том, что там будет с ней дальше, думать не желала.

Створили они грех, тут же, на лавке, оба молодые, страстные, нетерпеливые. Осталась попадья у Владимира на ночь, позабыв посреди любовных ласк невзрачного мужа своего. А наутро о грехе их ведал уже весь Галич.

Первым пришёл к блудному своему отпрыску Осмомысл. Досада и гнев владели князем. Только намедни отослал он в Киев к митрополиту с трудным поручением Яволода, и вот теперь беспутный сын разрушает его начинания. Поссорит галицкого князя с церковниками, упрётся митрополит, не даст сменить ненавистного Козьму!

Осмомысл ворвался в горницу, задыхаясь от возмущения. Увидев его, Владимир