Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

слез, а Дэвид не обращал на них внимания. Старуха слабо кивнула, не открывая глаз. Растрескавшиеся и воспаленные губы чуть изогнулись, словно в улыбке. Дэвид и Джеймс устало поплелись вверх по холму, переполненные дурными предчувствиями.

Дэвид смотрел в пустые глазницы пресвитера Джона, облепленные блестящими мухами. Вороны уже принялись пировать на телах погибших, начав с самых лакомых кусочков — с глаз. Времени копать могилы не было, а когда из форта Хьюстон прибудет помощь, едва ли останется что хоронить. Но ни при каких обстоятельствах он не допустил бы никого из Паркеров сюда для похорон. Хотя бы от этого ужаса он мог их избавить.

По двору форта ползли тени, но Фолкенберри продолжал смотреть на пресвитера Джона, чьи густые, стального цвета волосы и борода стали теперь снежно-белыми. Ему было за восемьдесят, но он оставался высоким и крепким. Его внешность всегда соответствовала той роли главы религиозной общины, которую он так долго исполнял. Теперь его нагое искалеченное, обескровленное тело казалось сморщенным и старым. От жужжания мух у Дэвида загудело в ушах. На своем веку он повидал немало войн и смертей, но никогда не видел ничего подобного.

— Прости, что бранил тебя, Джон. Если ты и ошибся, то заплатил за это более высокую цену, чем можно было бы требовать от любого смертного.

Дэвид стоял, опершись одной рукой на бревно ограды и склонив голову. Его мутило. Рядом, не отрывая глаз от тела своего отца, застыл Джеймс.

— Похоже, живых здесь не осталось, — сказал Дэвид, понимая, что никакими словами Джеймса сейчас не утешить. — Люси Паркер говорит, что Рэчел и малыша Джейми похитили. Она думает, что Элизабет тоже у них. Но это еще нужно проверить. Осмотри хижины с того конца, а я начну отсюда.

Сгустки тьмы собирались в рытвинах и среди мусора, усеивавшего двор. Они обволакивали ноги мужчин, обшаривавших разгромленный, пустынный форт, еще недавно служивший домом трем десяткам человек. Дэвид обогнул сломанные лезвия косы, торчащие, словно длинные цепкие когти. Потревоженные вороны злобно закаркали, рассевшись по крышам хижин и бревнам частокола. На темной земле виднелось снежно-белое пятно — в жажде разрушения налетчики рассыпали муку. Повсюду валялась разломанная самодельная мебель. Маленькая фарфоровая кукла с раздавленной лошадиным копытом головой напоминала труп эльфа. Дэвид знал, что не найдет ни металла, ни оружия: ничего, что способно послужить индейцам для их любимого занятия — войны.

Они с Джеймсом молча прошли мимо Сайласа Паркера, одинокого стража, висевшего на воротах. Его брат Бенджамин по-прежнему лежал там, где его настигла смерть. Нужно было поспешить к подножию холма, пока не стало слишком темно, чтобы найти бабушку и дорогу к реке. Дэвид обернулся в последний раз, чтобы взглянуть на форт, который мрачными очертаниями на фоне безбрежного неба напоминал брошенный в пустынном океане корабль. Каждое бревно здесь требовало нескольких дней работы — топоры поселенцев просто отскакивали от твердой древесины. Все их жизни были связаны с фортом, посвящены ему. Он задумался — вернутся ли они? Смогут ли похоронить мертвых, привести все в порядок и начать жизнь заново? Он был уверен, что вернутся. Если не они сами, то кто-то другой.

Он вздрагивал всякий раз, когда прохладный вечерний ветер касался его голых плеч, и по спине и рукам бежали мурашки. Вокруг все не затихал хор сверчков — такой же беспокойный, как и его мысли. Они с Джеймсом отнесут бабушку Паркер туда, где прячутся остальные. Она отчаянно нуждалась в заботе и в воде, но проявляла поразительную стойкость. Как и все они.

Завтра он пойдет с кем-нибудь из мужчин, чтобы забрать еду и одежду из хижин, принадлежавших ему, Ланну и Бейтсам. Если, конечно, не надумают вернуться индейцы. Одного человека он отправит вперед на самой быстрой лошади, скорее всего — на Серой. На других погрузят тяжелораненых. Остальным придется пройти полсотни миль до ближайшего поселения на своих двоих. Такая перспектива его не радовала. А к завтрашнему утру могут умереть две раненые женщины — новые смерти и страдания для живых. О Рэчел, Элизабет и Синтии Энн он даже и думать не мог. Для них все испытания только начинались.

Боже, как же тяжек груз тревог и горестей! Но все же он продолжал методично строить планы на следующий день. Выжившие могли спрятаться и отдохнуть у реки, а в конце дня снова пуститься в путь. Луна взойдет вскоре после наступления темноты. Она будет полная и яркая — хоть читай при ее свете. Говорят, как раз в такие ночи команчи и предпочитают устраивать налеты. Людей он поведет далеко в обход форта — вид стервятников еще сильнее расстроит женщин, да и кто знает, как далеко невинный ветерок разнесет запах смерти.

Руки Рэчел Пламмер были привязаны к округлой луке седла, час за часом натиравшей ее кожу. Внутренние поверхности бедер воспалились и кровоточили. Темная кровь стекала по волоскам на ее ногах, но кровотечение было несильным. Петля из сыромятной кожи душила ее, то ослабевая, то натягиваясь, когда лошадь отставала от всадника, державшего конец ремня. Затягиваясь, петля начинала душить ее так, что рот наполнялся кислым привкусом желчи. Потом боль в шее отдавалась в грудину, вызывая спазм, сковывавший параличом ее руки, отчего начинало пощипывать кончики пальцев.

Изо всех сил она старалась удержать равновесие, хоть ее ноги и были туго стянуты веревкой из конского волоса, пропущенной под животом животного. Грубая черная веревка оставила ярко-красные круги на щиколотках. По босым опухшим ступням бежали ручейки крови. Плечи сводило судорогой, а мышцы болели от постоянного напряжения в борьбе с силой, тянувшей за руки, ноги и шею, пока ее лошадь безудержно неслась вслед за остальными.

Когда она отставала, слишком сильно натягивая поводок, приземистый плотный индеец на другом конце ремня оборачивался, чтобы хлестнуть ее кнутом или ударить луком. От этого рубашка Рэчел висела клочьями на плечах, а спина была изборождена длинными багровыми рубцами. Спутанные темные волосы торчали во все стороны и лезли в глаза, ослепляя ее. Голова раскалывалась от боли, во рту пересохло. Тяжелый, распухший и неповоротливый язык прилипал к губам, которые она пыталась облизывать, чтобы хоть немного смочить. Яркое солнце обжигало израненную спину, а от постоянной скачки, казалось, сотрясались все внутренности. Ее нерожденному ребенку такого ни за что не пережить. Пульсирующая боль проникала сквозь поры, растекалась под кожей, обволакивая все внутри, и Рэчел казалось, что эта боль была всегда и что с утреннего налета нрощли долгие годы.

Скачка под высоким палящим солнцем продолжалась уже пять часов, когда два