Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

Странник соскользнул с коня и размял ноги, изящно приподнявшись на цыпочках. Небрежным шагом он направился к кругу зрителей, обращаясь к некоторым из покачивающихся и поющих товарищей. Холод коснулся живота и груди Синтии, к которым перестала прижиматься его теплая спина. Она прикусила губу, чтобы не крикнуть ему вслед, попросить его остаться. Каким бы негодяем он ни был, другой защиты она не имела.

Несколько человек из круга подошли к ней. Привязанная, она тщетно пыталась изворачиваться и молотить маленькими кулаками, пока их руки крепко держали ее за щиколотки, в то время как другие развязывали узлы. Воспоминание о бабушке привело ее в ужас. Она отбивалась, но индейцы стащили ее головой вперед с коня и бросили на землю.

От ужаса она не сдержалась, и моча обожгла истертые ноги. Она извивалась, словно выброшенная на берег рыба, но ее уложили на живот и связали запястья и щиколотки. Задыхающуюся от запаха потревоженного лесного перегноя, ее поволокли за волосы в кольцо танцоров.

Синтию бросили рядом с распростертыми телами Джона, кузины и тети. Проходя мимо, воины пинали скрючившиеся тела и били их луками. Она видела и чувствовала только их мокасины, с глухим звуком ударявшие по животу и ребрам, и с горечью думала о том, что одна пара среди них могла принадлежать ее похитителю. Огонь был так близко, что она боялась, как бы не загорелась от такого жара ее одежда. Гром барабанов не прекращался, а монотонное пение перемежалось с визгом, от которого закладывало уши.

С того места, где она лежала, были видны Джон и тетя Элизабет. Их спины и ноги были окровавлены и изранены. Чувствуя теплую липкую влагу на собственном теле, она понимала, что выглядит точно так же. Каждый удар разносил по телу новую волну острой боли. Она плакала, и слезы превращали черную землю на ее лице в грязь.

Казалось, это длилось долгие часы, но вот танцоры устали от этой забавы. Двое из них вытащили ее и Джона из круга и швырнули к стволу дерева, словно вынесли мусор из лагеря. Ударившись головой об узловатый корень кривого старого дуба, она легко провалилась в мягкую черноту беспамятства.

Кто-то резал свиней и делал это очень неумело. Пронзительный визг означал, что забойщик не попал по вене и животное бьется и извивается, пытаясь вырваться. Синтия ненавидела время забоя свиней и всегда старалась убежать и спрятаться. Что-то острое впилось ей в щеку. Она попыталась отмахнуться, но оказалось, что ее руки парализованы. Нет — связаны. Сон отступил, и начался кошмар. Пронзительный визг не прекращался. Кузина Рэчел и тетя Элизабет были рядом с костром, свет которого окрашивал их тела в желтый цвет. Привязанные к кольям, вбитым в мягкую землю, они были обнажены и распростерты. Бесстыдство их наготы поразило Синтию едва ли не больше, чем убийства и пытки, которые ей довелось видеть.

Несколько индейцев все еще судорожно дергались перед костром в состоянии, напоминавшем транс, но большинство стояли или сидели на корточках вокруг женщин. Не обращая внимания на их крики и стоны, они смеялись и перешучивались в ожидании своей очереди. Те, кто уже закончил, отходили в сторону, чтобы поспать несколько часов до начала долгого дня. Остальные не спешили. Их было много, а женщин — всего две, но у них впереди была целая ночь. А пока они вспоминали об утренних подвигах и рассуждали о том, как вожди поделят среди своих воинов награбленное. Да, славный выдался денек!

Глава 4

Синтии почудился запах кофе — запах любви, семьи и дома. В предрассветной прохладе заливался петух. Она вместе с братьями, Джоном и младшим Сайласом, свернулась под синим одеялом, набитым гусиным пухом. Запах кофе все больше просачивался через щели между досками на крошечный чердак, служивший им спальней. И вот уже отец обнимает ее своими огромными ручищами, покачиваясь в кресле перед утренним очагом. Она перебирает пальцами густые черные волосы на тыльной стороне ладони, в которой он сжимает кружку горячего кофе. Ароматный дымок поднимается над горячими мисками кукурузной каши, сдобренной диким медом…

Но вдруг мир перевернулся. К любимому аромату кофе примешалась вонь свежего навоза и застарелого пота, прогорклого сала и едкий запах мочи, плещущей рядом с ее головой, прижатой к корню дерева на том самом месте, куда ее швырнули. Открыв глаза, она увидела индейца. Тот стряхнул последние капли и сонно поплелся к костру.

Рассвет еще не наступил. Было свежо. В воздухе разливался запах кофе, а вместе с ним — запах смерти, ужаса и жестокости. На завтрак ей досталась лишь грязь, на зубах скрипел песок.

— Джон?

Нет ответа. Джона рядом не было.

Кофе варился в новом медном чайнике миссис Уайт, теперь покрытом мелкой черной золой от костра. Вокруг огня на длинных заостренных палочках красными знаменами свисали куски бизоньего мяса. Пламя потрескивало и шипело, когда в него стекали капли сока. От густого аромата жареного мяса пустой желудок девочки свело. Налетчики сидели на корточках вокруг костра, вгрызаясь в обугленное мясо. Жир стекал по подбородкам и локтям, пока они негромко беседовали между собой на своем гортанном языке. Другие отправились готовить лошадей к дневному переходу.

Индейцы собирались в отдельные группы.

Тощие кэддо с индюшиными перьями за ухом, тонкими ногами, крючковатыми носами и короткими гребнями волос напоминали стаю потрепанных птиц. Их почти лишенные волос головы были разрисованы красными волнистыми линиями. В носах висели яркие оловянные кольца. Краска на лицах потрескалась и отпадала хлопьями, и в слабом предутреннем свете, пробивавшемся сквозь деревья, больше напоминала чешую.

Поперек крупа одной из их лошадей лежала полуголая Элизабет Келлогг. Она была без сознания. Ее руки и ноги были связаны веревкой, пропущенной под лошадиным животом. Женщина казалась мертвой, и ее голова раскачивалась из стороны в сторону, пока вся группа гуськом двигалась через лес. Этот путь увел их на север и прочь из жизни Синтии.

Кайова были статными и высокомерными и на земле выглядели изящнее, чем более коренастые команчи. Многие коман-чи не заплетали волосы в косы, а убирали их за уши.

Гул лагеря прорезал пронзительный детский крик: малыша Джейми Пламмера вытащили из холодной кроватки из листьев и веток и привязали к лошади. Мать с изможденным лицом следовала за ним, испуганно озираясь покрасневшими, глубоко запавшими глазами. Ее изодранная одежда колыхалась на ветру. Она шла медленно, так что Цетаркау, Ужасному Снегу, ее новому