Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

хозяину, приходилось тащить ее за собой. Круглолицый, с глазами навыкате, он шел перед ней вразвалку, балансируя на неестественно тонких ногах. Над узким шнуром набедренной повязки нависал живот, длинные руки заканчивались большими костлявыми ладонями, достающими почти до бугристых коленей. Низко опустив голову, Рэчел ковыляла за ним к лошадям сквозь толпу воинов, каждый из которых тянул к ней руки, чтобы ущипнуть или ударить.

Большой Лук, Бизонья Моча и другие вожди собрались возле костра, чтобы разделить сваленную грудами добычу. Гонцы разносили воинам присужденные вождями трофеи. Синтия видела возвышающуюся над остальными голову Странника, протискивавшегося к ней между группами индейцев. В отчаянии она твердила себе, что он не мог быть среди тех, кто мучил ее прошлой ночью. Она была готова молиться, чтобы это было так.

Наклонившись, он развязал ей ноги. Черная краска с его лица была смыта, и на мгновение оно показалось Синтии юным, невинным и смышленым, но тут он взял ее за волосы, откинул ее голову и набросил на шею петлю. У девочки потемнело в глазах, когда он поставил ее на ноги, резко дернув за обмотанную вокруг горла веревку. Она покачивалась и спотыкалась, холодные, занемевшие ноги словно были истыканы иголками. Ступни казались комками глины, прилепленными к щиколоткам. Каждый мускул болел. Спина, ноги и руки огрубели от покрывшей их корки из засохшей крови и грязи.

Что-то в глазах Странника показалось ей человеческим, дало повод надеяться хотя бы на чуточку доброты с его стороны и думать, что она может предсказать его поведение. А теперь она смотрела на гибкую, статную спину человека, который шагал впереди, ведя ее на поводке. И впервые в жизни она почувствовала себя глубоко и жестоко обманутой. С детской прямотой она винила его во всем, что случилось с ней и с теми, кого она любила. Все, чего ей хотелось теперь, — иметь свободные руки и длинный острый нож. Она бы воткнула его между смуглых гладких лопаток по самую рукоять и повисла бы на нем, чтобы нож разрезал тело вдоль всего позвоночника. Она хотела почувствовать его кровь на своих руках и увидеть, как он валится лицом в грязь. Она ненавидела его и знала, что всегда будет ненавидеть.

Возможно, именно ненависть и помогла ей сохранить рассудок во вторую ночь. Она думала только о том, как отомстит ему, когда сбежит, не очень понимая, каким образом сможет сбежать. Тугой кляп резал уголки рта и впитывал ту ничтожную влагу, которая еще оставалась. Лежа на спине, привязанная к кольям, с шеей, туго прижатой к земле ремнем, она не могла даже свернуться калачиком, чтобы согреться.

Она смотрела на звезды, льдинками сверкавшие в черном небе. Прохладный ночной ветер обдувал обожженную на солнце кожу девочки, пока она не затряслась от холода. За тридцать шесть часов, прошедших после налета, она ничего не ела и почти ничего не пила. Во рту словно образовалась грязная корка. Желудок, казалось, усох. Внутренние поверхности век стали шершавыми, как мелкая наждачная бумага. Джона она не видела, зато слышала шлепающие и хлюпающие звуки — воины снова насиловали Рэчел.

Они опять были на берегу Навасоты, на небольшой поляне, где днем раньше забирали лошадей. Зачем они вернулись? Чтобы снова напасть на форт? Неужели она обречена бесконечно видеть эти ужасы? Не может быть! Индейцев осталось всего пятнадцать, и помощь уже наверняка в пути. Ее семья и друзья, должно быть, уже ищут ее. Синтия в отчаянии потянула веревки. Если бы ей удалось сбежать, она смогла бы вернуться домой, пробираясь вдоль реки. Ночной кошмар ушел бы в прошлое, превратившись в историю, которой она станет пугать своих будущих детей. Отец оказался бы жив, а мать с радостью встретила бы блудное дитя. Но сыромятная кожа не поддавалась слабым пальцам. Оставив попытки, девочка горько заплакала от обиды и тут заметила, что за ней наблюдает Жесточайший. Казалось, он неотрывно следил за ней своими черными блестящими змеиными глазами, словно ожидая предлога, чтобы убить.

Откуда ей было знать, что в обширных владениях команчей крюк в сотню миль до назначенного места встречи не имел значения? Впрочем, они и сами были не рады вернуться к Навасоте. Не было ни костров, ни шума. Некоторые воины еще не спали и часто выходили к кромке деревьев, оглядывая залитые ярким лунным светом холмы. Другие разлеглись по всей поляне, укрывшись теплыми бизоньими шкурами, и их очертания теперь напоминали кочки.

Синтия чувствовала прикосновение крошечных лапок ночных пауков, обследовавших ее тело. Смутные мысли о змеях, которые могут подползти к ней в поисках тепла, держали ее в напряжении и долго не давали уснуть. Когда же сон наконец пришел, она больше ничего не слышала, даже мрачного, пугающего крика совы.

Проснулась она от звука спорящих голосов. Даже не понимая ни слова, она сразу догадалась, что речь шла о ней и что она может умереть. Жесточайший говорил тихо, но свирепо тыкал в ее направлении костлявым пальцем. Остальные сидели на корточках или стояли и внимательно слушали, но их лица в тусклом свете оставались бесстрастными и непроницаемыми. Следующим заговорил Странник, но его голос был еле слышен. Как только он замолк, все с ворчанием отправились седлать коней.

Странник подошел к ней и присел. Он долго рассматривал ее, словно котенка, которого собирался утопить. Она молча уставилась на него, и ее голубые глаза под копной спутанных соломенных волос казались огромными. Из уголка глаза выступила слеза и покатилась по щеке, но лицо ее оставалось неподвижным. Он был слишком молод, чтобы быть убийцей. Едва ли старше Роберта Фроста.

Странник вытащил скальпировочный нож из кожаных ножен, привязанных к голому бедру. Синтия закрыла глаза, напряглась и попыталась вспомнить молитвы, которым когда-то давным-давно учила ее мать. Но молитв не осталось — только реки крови, искалеченные конечности, нагие женщины и дети с головами, расколотыми, словно тыквы.

Она почувствовала слабый рывок возле шеи — это индеец кончиком ножа ослаблял узлы на сыромятной коже. Освободив шею, он вынул из ее рта кляп. Он прижал лезвие плоской стороной к ее губам, затем легким движением кончика ножа провел от впадины за ее левым ухом к подбородку и дальше к другому уху. Она поняла, что он имел в виду, и кивнула, полагая, в свою очередь, что он поймет, что означает ее кивок. Ее жизнь больше ей не принадлежала — теперь она была в руках Странника.

— Знаешь, а он не такой и плохой…

— Джон! Как ты можешь так говорить?!

Шел второй день