Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов

Сигизмунд, тем не менее, так расчувствовался, что у него на глаза навернулись слезы. Как и все немцы, он был сентиментален, даже слезлив.

Так или иначе, но оба государя ощущали себя пасынками фортуны и не могли с этим ничего поделать, поскольку то, что начертано на роду, не изменить. Будущее каждого заложено в самой его натуре. Мануил утешал гостя, хотя не ожидал ничего хорошего ни для него, ни для себя.

Воинам крестоносной армии, бежавшим с поля боя и переправившимся через Дунай, тоже не поздоровилось. Население Трансильвании и Валахии, через которые брели несчастные, не желало кормить их даром, а денег у беглецов не было. Оружие большинство из них утеряло при переправе через Дунай, а потому возвращались нищими, добывая себе пропитание подаянием, воровством или откровенным разбоем. Застигнутых за последним крестьяне забивали камнями. Немало благородных рыцарей погибло от рук валашских и трансильванских простолюдинов.

Все дворы в Карпатах запирались, а хозяйские собаки были особенно свирепы и люты. Иначе нельзя, ибо защита жизни и добра с наступлением темноты зависели от самих хозяев. Наступила ранняя зима, повалил снег, и ослабевшие, оборванные путники замерзали на перевалах или становились добычей зверей, охотившихся на двуногую дичь, словно на баранов. Немало обглоданных человечьих костей нашли по весне следующего года. Впрочем, жестокость была в крови и ни в ком не вызывала осуждения.

Наконец первые беглецы, оборванные и чуть живые, достигли пределов милой Франции, надеялись на милосердие Карла Безумного, у которого тогда наступило просветление, но тщетно. Их посчитали предателями, дезертирами и трусами – слишком неправдоподобным выглядело повествование о разгроме христиан. Три тысячи гулящих девок Парижа, состоящих на учете в городском магистрате, презрительно кривили губы при виде сих «героев». Беглецы, однако, все прибывали и прибывали, рассказывая при этом одно и то же. К ним относились с нескрываемым презрением, но постепенно единодушие вернувшихся заставило французов призадуматься.

Венеция прислала в Константинополь галеру за королем Сигизмундом Венгерским для возвращения того на родину, но тот не торопился с этим, желая, чтобы позор от поражения несколько забылся. Но разве такое возможно?

Шишка простился с Пиппо Спано в Вуколеонской гавани. Тот махнул рукой, крикнув на прощание:

– Чао, – и забыл о существовании своего русского приятеля.

Матросы шестами оттолкнули тяжелую галеру от каменного пирса, подняли косой латинский парус, и, поймав западный ветер, судно заскользило по глади Мраморного моря, поросшего водорослями, отчего вода в нем казалась малахитовой.

Проведав о готовящемся отплытии венгерского короля, султан велел выстроить вдоль берегов Геллеспонта (пролива Дарданелл) пленных христиан. Когда галера под венецианским стягом, который украшал крылатый лев святого Марка, вошла в пролив, пленники по знаку бейлербея Румелии Кара Тимурташа-паши завопили во всю глотку на всех языках:

– Ваше величество, спасите нас, своих воинов, заплатите за нас, а то мы всю жизнь промаемся в неволе, проклиная вас последними словами…

Тут король впервые пожалел, что изучил столько языков. «Проклинайте, проклинайте меня! Что с того? Денег у меня нет, и взять их негде…» – думал с раздражением Сигизмунд.

Обросшие, грязные, оборванные христиане по приказу надсмотрщиков осыпали проплывавшего мимо них короля всеми ругательствами, какие только знали. Кто кричал недостаточно громко, того осыпали ударами нагаек, заставляя вопить во всю силу своих легких под угрозой оказаться в числе забитых насмерть.

Унижение – одна из составных частей наказания, а потому, услышав крики, доносящиеся с берега, король кинулся в каюту, упал на корабельный гамак и пролежал в нем до тех пор, пока галера не вышла в Эгейское море.

Часть пленников-христиан продали в Египет и Тунис, а часть приковали к веслам галер, и дальнейшее существование их превратилось в один нескончаемый кошмар. Высадившись в Дубровнике, столице славяно-романской аристократической республики Адриатики, находящейся под протекторатом Венгрии, Сигизмунд узнал, что хорваты, пытаясь вернуть себе независимость, объявили его погибшим и признали своим государем императора Священной Римской империи, германской нации и Богемского короля Вацлава IV, сводного брата Сигизмунда. Волей-неволей, ему пришлось погрузиться в омут интриг.

В это же время в Марсель прибыл мессир де Гели, который передал официальное требование Баязида о выкупе знатнейших сеньоров французского королевства, размер которого превосходил все мыслимые пределы. В противном случае султан грозил казнить всех без исключения: одних посадить на кол, других колесовать. Это убедило Францию в разгроме христиан и ввергло в уныние. Начали сбор средств, несмотря на то что страна находилась в плачевном состоянии. Даже нищие из собранных ими подаяний выделяли часть на выкуп пленных.

По всей Европе распространились странные апокалипсические слухи, что турки вот-вот высадятся на Адриатическом побережье Италии и возьмут Рим, поскольку султан поклялся «накормить лошадей овсом с престола святого Петра». Сие вселяло во всех ужас. Венецианский дож выслал в Адриатическое море эскадру для предотвращения высадки турок. Европа, затаив дыхание, ждали дальнейшего развития событий.

27

Четыре западные епархии – холмская, туровская, перемышльская и владимиро-волынская – отделились от русской митрополии еще при святителе Максиме[160], который перенес свою кафедру во Владимир-Залесский[161], поскольку в Киеве стало слишком опасно. Набеги степняков и грабежи пугали церковников.

Во Владимире-Залесском тогда имелся свой архиерей Симеон, а двум медведям в одной берлоге тесно. Преемник Максима митрополит Петр, начал все чаще покидать свой кафедральный град и гостить в хлебосольной Москве у Юрия Даниловича, а потом у Ивана Даниловича.

Стоило Максиму покинуть Киев, как галицко-волынский князь Юрий I Львович[162], потомок прославленного воителя Даниила Романовича, обратился к вселенскому патриарху с просьбой рукоположить на его земли отдельного митрополита, ибо сноситься с прежним стало затруднительно. И правда, полоса степей между Великим морем и Галицко-Волынской землей находилась под контролем кочевников, и проезжавших через нее мог уберечь от несчастья только Господь Бог.

Глава константинопольской церкви хромой Афанасий соблазнился подарками и даровал Галицко-Волынской земле отдельного святителя, которым стал Нифонт[163]. Хотя политика Византии традиционно противилась разделению русской церкви, но на сей раз патриарх уступил.

Впрочем, патриарх Афанасий слыл довольно странным человеком. Достаточно вспомнить случай, когда некий блудливый осел забрел в его огород и пожрал взращенные им овощи. Вселенский святитель так рассвирепел, что собственноручно выколол глаза глупой твари, не усмотрев в том ничего предосудительного. О том долго судачили в кулуарах дома Святой Софии то с осуждением, то с усмешкой.

По смерти Юрия II[164], не имевшего наследника мужского пола, Галицкое княжество поделили меж собой