Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов

Армия Сигизмунда, несмотря ни на что, продолжала подниматься на холм. Чтобы подбодрить друг друга, венгры кричали:

– Победа! Вот она, наша победа!

Однако воодушевление ратников продолжалось недолго. Снова с трех сторон ударила тяжелая османская конница. Некоторое время ситуация оставалась критической, и тогда султан рискнул, бросив в бой всадников Стефана Лазаревича, дотоле находящихся в резерве. Баязид опасался, что в критический момент сербы переметнутся на сторону христиан. Но не имея другого выхода, Баязид бросил свой последний резерв в атаку. Сербы не подкачали, прорвались к венгерскому королевскому знамени и захватили его. Вот он, долгожданный миг!

Поняв весь ужас случившегося, Сигизмунд бежал, ибо сопротивление выглядело самоубийственным. Русский рыцарь Шишка, находясь в свите короля, слышал, как советники уговаривали венгерского государя:

– Ваше величество, оставив поле боя, вы спасете Венгрию…

– Продолжать битву – безумие. Поберегите себя ради всего святого…

– Заклинаем вас нашим Спасителем, бегите пока не поздно…

Преследуя отступающих, османы почти достигли Дуная, но небольшой отряд ломбардцев, неизвестно откуда взявшийся, преградил им дорогу. Железные болты арбалетов наповал разили турок. Оружие ломбардцев, находясь в умелых руках, наводило на врага ужас, но на перезарядку его уходило слишком много времени! В конце концов турки добрались до стрелков и изрубили всех до единого.

Сигизмунд меж тем прыгнул в лодку и велел грести к ближайшему кораблю, Но тот уже снялся с якоря. Беглецам ничего не оставалось, как только последовать за ним.

Небольшой отряд польских рыцарей также оказал отчаянное сопротивление, заняв позицию на возвышенности и отражая атаки османов до тех пор, пока лодка с королем не скрылась из виду. Судьба ляхов неизвестна, но, судя по ожесточению боя, думается, что никто из них не уцелел.

Султан праздновал победу в шатре Жана Неверского, украшенном рыцарскими гербами, когда ему донесли об обнаружении тел мусульман, казненных перед сражением. Взгляд Баязида потемнел лицом.

26

В ночь после битвы Баязиду снились скачущие на него закованные в броню воины с копьями наперевес и жуткие эпизоды сражения. От этого он порой постанывал, ворочаясь с боку на бок. Это была далеко не первая битва, в которой он руководил войском. Достаточно вспомнить Косовское сражение, которое решило судьбу Сербии.

Открыв глаза, султан вспомнил вчерашний вечер. Некоторое время он раздумывал, что предпринять, а потом, хлопнув в ладоши, велел приготовить все к казни. Иначе он поступить не мог – не по своей кровожадности, а в силу традиции, гласящей: око за око, зуб за зуб. Христиане умертвили стольких правоверных, что стерпеть сего было нельзя.

Многие из пленников за эту проведенную в неволе ночь потеряли твердость духа и молили Бога о пощаде, но тем, посеявшим ветер, предстояло пожать бурю.

Долгожданному для каждого правоверного возмездию надлежало свершиться. У северных ворот Никополя на берегу Дуная пленника обнажали до пояса, подводили к освободившейся плахе, залитой кровью, и ставили на колени.

Некоторые при этом восклицали:

– Во славу Иисуса Христа кладу жизнь свою! – и слышали последний звук в жизни – свист рассекаемого ятаганом воздуха: вжик. Это значило только одно – отмучился еще один раб Божий.

Иные, опустившись на колени, перед тем как перешагнуть порог вечности, молили:

– Пощади меня, о великий султан, и я никогда более не подниму руку на твоих подданных.

Однако опять – вжик!

Третьи пытались неким образом подвести итог свой жизни, изрекая какие-то невразумительные цитаты из Святого Писания, но результат оказывался тот же – вжик.

У плах слуги аккуратно укладывали головы в корзину, и когда одна из них наполнялась, ее относили к реке и опрокидывали в воду. Смерть есть смерть, что за ее порогом – неведомо, и не надо ломать голову над этим прежде времени.

Смерть некоторых была преисполнена некоего достоинства, даже благородства. Но что из того? Многие наконец уразумели, что зря, покинули родной кров, отправились за подвигами. Теперь захват Святой Земли представлялся им несусветной глупостью, хотя совсем недавно они грезили этим. Что-то в их сознании перевернулось, война представлялась уже не полем чести, а подлой, бесчестной и жестокой забавой. Прозрение, однако, наступило слишком поздно, и за него надлежало платить.

Имелись и те, кто готов был за помилование перейти в мусульманство и предаться победителю душой и телом. Их освобождали, наделив землями в Анатолии и из них получались неумолимые преследователи христиан. От них никто не ждал снисхождения. Такие есть в любой стране, их только не распознать прежде времени, и с этим ничего не поделать.

Казнь у Дуная продолжалось до полудня. Солнце так припекало, что султану стало жарко. Он расстегнул халат, отороченный мехом барса, и снял свою белоснежную чалму. Однообразие происходящего наскучило, и он поинтересовался у кадия, стоящего за его плечом:

– Сколько обезглавлено?

– Триста двадцать семь гяуров[159], повелитель, – сверившись с записями, бесстрастно ответил тот.

– Довольно, – махнул рукой султан. – Дальнейшее только прогневит Аллаха своей бессмысленностью.

Палачи, вытерев ятаганы, невозмутимо вложили их в ножны, и пленники подумали, что Творец, умилившись их страданиями, простил их, а оставшимся в живых, даровали жизнь, но не свободу. Ее получат только те, кто заплатит выкуп, на который можно купить не один замок в Бургундии, Провансе или Нормандии. Согласившихся на это отправили в Анатолию (Малую Азию), предоставив им довольно сносные условия. Их поили вином, запрещенным пророком для правоверных, кормили нечистой свининой, после которой служки-мусульмане выкидывали посуду, оскверненную поганым мясом, и устраивали охоты.

Сигизмунд Венгерский с великим магистром ордена госпитальеров Филибером де Найаком и спасшиеся с ними, среди которых оказались и Пиппо Спано с Шишкой, удалялись от Никополя, который в Европе запомнят надолго.

В устье Дуная беглецам встретился большой корабль под пизанским флагом, и их подняли на борт. Ветер свободы наполнил паруса, и судно понеслось к Босфору. Длинные пологие волны поднимали и опускали палубу, от чего в головах мутилось. Король чувствовал себя совершенно разбитым и отказывался от еды. Зато Пиппо Спано с Шишкой как ни в чем не бывало уплетали кусок за куском, ибо не ели со вчерашнего утра и не страдали морской болезнью.

Миновав Босфор, корабль повернул направо и пришвартовался в гавани Святой Софии. Сойдя на берег, беглецы узнали, что османы уже оповестили греков об исходе битвы при Никополе, дабы те не лелеяли надежд на помощь извне, и Константинополь пребывал в унынии.

Император Мануил Палеолог в шляпе-коллот с высокой тульей, какие тогда входили в моду на Западе, и в бархатном розовом камзоле принял венценосного гостя в своих покоях во Влахернском