Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

Расположенный на жилой улице, недалеко от казарм полка Алексея, особняк представлял собой узкое трёхэтажное здание, совершенно типичное для старого Санкт-Петербурга, то бишь имевшее высокую остроконечную крышу и окрашенное в бледно-жёлтый и белый цвета.

Бо́льшая часть мебели находилась в нём издавна, и лишь мои комнаты обставили по моему вкусу.

Хотя Агриппина Ивановна и перевезла все свои лучшие вещи в два собственных дома, в Париже и в Рапалло, тут их всё ещё оставалось достаточно, дабы придать комнатам красивый и весьма богатый вид, который лично мне показался уродливым, но, несомненно, заставивший бы прыгать от счастья любого антиквара.

В холле стояли шесть резных стульев из чёрного ореха с высокими спинками, прекрасно смотревшиеся бы в гостиной епископа; имелся той же гарнитуры большой стол с серебряным подносом для визитных карточек; над столом в изысканной позолоченной раме висело огромное зеркало; а на полу лежал тёмно-красный палас, в коем ноги тонули как в масле. Тяжёлые шёлковые портьеры имели тот же цвет, что палас; и над всем красовалась громоздкая люстра из бронзы.

Пол огромного кабинета Алексея с четырьмя окнами украшал великолепный белуджистанский бежевый ковёр. Это чудо являлось подарком одного из эмиров его отцу и очень в семье ценилось.

Вдоль стен тянулись книжные шкафы; массивная мебель состояла из диванов и кресел с витиеватой резьбой, и покрытых восточными накидками турецких тахт, и большого числа столов со столешницами из мрамора, лазурита и оникса. Над книжными шкафами были развешаны картины маслом, в основном старинные семейные портреты в огромных позолоченных рамах, а на одной из стен над турецкой тахтой разместилась коллекция (считалось, что одна из лучших) всяческого старинного оружия, инкрустированного драгоценными камнями.

В столовой преобладало тяжёлое красное дерево: два больших серванта, набитых старинным фарфором, и буфет, должно быть, жалобно стонавший под тяжестью викторианского серебра.

Лишь обстановка моих трёх комнат, подаренная мне Мамусей на свадьбу, была совершенно иной и, похоже, казалась крайне неуместной по сравнению с остальным домом.

Мою гостиную украшали драпировки из бледно-голубой с золотом парчи; ковёр был обюссонским; изящные и лёгкие предметы интерьера в стиле Люи Сэйз58 имели каркас цвета старого золота, обтянутый тканью в пастельных тонах того периода. На стенах красовалось несколько французских картин, в том числе маленький шедевр Ватто́59 – одна из ценных вещиц двоюродной бабушки Натальи, которую она вручила мне в качестве второго свадебного подарка.

Моя спальня являлась типично английской: с белой лакированной мебелью, большим количеством зеркал и драпировками из весёленького кретона с крупными розовыми розами на белом фоне. У кровати лежали циновки из бледно-зелёной японской соломы, которые после мокрой чистки всегда пахли сеном.

Но лучше всего была моя личная маленькая туалетная комната (Маня называла её "бу-ду-аррр", с большим удовольствием раскатывая букву "р"), где я проводила бо́льшую часть своего времени. Здесь, как и в спальне, гарнитур был выкрашен в белое и обит кретоном; ковёр имел нежно-зелёный цвет; а маленькая хрустальная люстра в форме фонаря отбрасывала забавный узор из сверкавших пятен, перемежавшихся мелкими тенями, что танцевал каждый раз, когда здание сотрясалось от проезжавшего мимо тяжёлого грузовика. Стены украшали старинные цветные гравюры, центральной из которых являлась "Апофеоз прекрасной женщины", один из подарков Алексея. Наверху двух книжных шкафов, заполненных моими личными книгами, я расставила коллекцию копенгагенских фарфоровых зверушек, которую собирала многие годы, сколько себя помню. То была смелая экспозиция собачек, кошечек, обезьянок и всевозможных других представителей фауны, каждый из которых, без разбора, являлся чрезвычайно любимым и ценным. Правда, более ранние из-за моего плохого с ними в детстве обращения потеряли хвосты, или лапы, или какие-то другие важные части своей анатомии, однако те, что приобретались позднее, когда я уже понимала, как следует о них заботиться, находились в прекрасной форме.

Между двумя окнами уместился большой туалетный столик со стеклянной столешницей, покрытой шёлковой муаровой скатёркой того же цвета, что и ковёр. На нём, расставленные в симметричном порядке вокруг золотых тазика и кувшина, располагались целых двадцать пять предметов французского туалетного сервиза из золота и хрусталя, что некогда принадлежали прабабушке Тамаре, а потому помеченные буквой "Т" с надетой на неё короной княгини. А над столиком закрепили овальное зеркало в золотой раме, имевшей форму княжеской горностаевой мантии, также увенчанной короной.

На полу, поверх зелёного ковра, было разбросано несколько белых меховых ковриков. Честно говоря, я ожидала, что семья подарит мне Мишку, но Мама не захотела с ним расставаться, хотя и твёрдо пообещала мне его отписать, если я её переживу. Вместительной позолоченной клетке Попо́ нашлось место у окна.

Письменный стол и удобное кресло, за спинкой которого стоял высокий торшер с белым абажуром, где были нарисованы розовые розы, завершали обстановку моего "бу-ду-аррра". Там было радостно и уютно, и я проводила в нём часы напролёт, избегая, насколько это было возможно, "стандартных" помещений дома. Мне даже не очень нравилась моя собственная гостиная в бледно-голубых тонах, так как та была слишком официальной и напоминала "комфортный салон". Эта же маленькая комнатка являлась исключительно моей, и, если не считать изысканного золотого сервиза, который здесь выглядел нелепо и должен был бы украшать музей, она очень походила на мою родную клетушку в отчем доме.

Вскоре после того, как мы вернулись из свадебного путешествия, мне сказали, что я определённо понесла. Профессор, что меня осматривал, являлся другом Агриппины Ивановны. Она настояла на том, чтобы мной занимался он, а не наш дорогой Доктор, и, видимо, по этой причине я его невзлюбила с той самой минуты, как впервые узрела. Кроме того, он был крупным, и толстым, и сальным, с красным лицом и отвисшими, то и дело причмокивавшими губами, а также с манерой смеяться и шутить на темы, которые меня тогда сильно шокировали. Наша первая встреча закончилась плачевно, так как никто не потрудился объяснить мне процедуру, и я в негодовании ударила коленками по профессорским ушам. Но он, похоже, не придал этому ни малейшего значения и, заливаясь смехом, заявил, что ему по нраву "юные взрывушки".

Узнав, что я беременна, Алексей поджал губы и присвистнул.

"Вот те раз! Это, моя девочка, ужасно, – констатировал он, – и, как по мне, слишком рано. Ты станешь пугалом, а я терпеть не могу уродливых женщин! Не смогу посочувствовать и твоим сопутствующим недомоганиям! Что ж, в этом, я полагаю, и состоит прелесть семейной жизни. Но ничего не попишешь, не так ли?"

Члены моей семьи тоже были не слишком-то довольны, поскольку сказали, что я ещё очень молода, а Папуся даже возмущённо воскликнул: "Я