Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

– Важно, чтобы ты спокойно меня выслушала. Я не говорил с адвокатом.

– Что-о-о?

– Потому что он здесь не нужен.

– Я, по крайней мере, так не оставлю этой газете, заставлю выпустить опровержение, подам на них в суд.

Тут подошедший официант спросил, довольны ли мы заказом. Мы утвердительно кивнули и поблагодарили. По моей просьбе нам подали воду: я не знала, что будет, если выпить вино после бромазепама.

– Послушай, – ответил Тарык. – Предположим, мы переговорили с адвокатом. Он подготовил текст опровержения. Мы пойдем в суд, там, если удастся, получим решение в нашу пользу, газета напечатает опровержение, если захочет.

– Как «если захочет»?

– У них есть право ждать сто дней. А даже если не опубликуют, им ничего не будет, ну заплатят небольшой штраф. Предложим, они все-таки напечатают. Этим ты спустя месяцы снова напомнишь всем, что случилось, снова заставишь об этом говорить.

– Ладно, а если потребовать компенсации за оскорбление?

– В этой стране самое маленькое дело рассматривают по пять лет. А ведь есть еще и кассационный суд, там тоже дело может застрять на неопределенное количество времени. Если откажут, все нужно начинать заново. Какая тебе разница, выиграешь ты суд спустя десять лет или нет!

– Что, все настолько безнадежно?

– Да, к сожалению, так. Система правосудия сломана, не работает. Поэтому откажись ты от этого дела. Измучаешься, расстроишься, а каждый твой поход в суд будет лишь напоминать о статье.

– Ну а как гражданину искать справедливости в этой стране?

Он ответил коротко и четко:

– Никак! Ты знала, что есть дела, которые рассматривают по тридцать лет, когда убийцы избегают наказания из-за истечения срока давности?

– Тридцать лет?

– Да, тридцать.

Его слова привели меня в отчаяние, кусок не лез в горло.

– Что же мне делать?

– Во-первых, перестать играть с вилкой и доесть еду. Потом ты поедешь домой, выспишься и дождешься завтрашнего дня.

– А потом?

– Завтра в газете выйдет статья в твою поддержку, и всякому, кто станет тебя обвинять, ты покажешь ее и объяснишь, что произошла ошибка.

– Так ты поговорил со своим другом?

– Конечно! Ты делай, как я говорю, а остальное потом решим. Будешь панакоту?

– Нет!

– Тирамису?

– Нет, – улыбнулась я.

– Что ты смеешься?

– Сегодня все пытаются меня накормить, – ответила я. – Мой вклад продолжает расти?

– Разумеется.

– Отлично, мне будут нужны деньги, потому что я теперь официально безработная.

– Не расстраивайся, – сказал он, прежде чем мы встали. – Неужели для тебя работы не найдется.

После того как Тарык отвез меня домой, я долгое время сидела в гостиной, задумавшись. В такой тяжелый день поддержка друга была для меня очень важна, мне стало легче. Да, он был немного пижон, плейбой, который любил произвести впечатление и носился со своими дорогими часами, брендовой одеждой, роскошными машинами. Он был совершенно не в моем вкусе, у нас были разные ценности, но сердце у него было доброе, и его дружеский поступок рождал во мне чувство благодарности.

Если Керем и сегодня ничего не узнал, я не буду ему говорить сейчас. Расскажу завтра, когда выйдет нормальная статья. Если выйдет. Я совсем не надеялась, но Тарык говорил уверенно.

Даже сидя одна в тишине дома, я не чувствовала себя одинокой. В такие моменты я была рада, что в гостиной растет пихта. Сходив на кухню, я полила ее из графина и погладила иголочки, словно касаясь лица бабушки Айше.

От успокоительного и ужина меня клонило в сон, и я свернулась на диване в гостиной. Тем более, ночью я плохо спала.

* * *

Во сне мне кажется, что земля затряслась. Диван заходил ходуном, страшно качаясь. Еще чуть-чуть, и я с него упаду.

Наверное, это большое землетрясение, которое все ждали. От этой мысли мне становится спокойно. Ведь все умрут – и сотрудники университета, и журналисты. Почему-то о смерти сына я не задумываюсь и, довольная, продолжаю качаться.

Издалека доносятся слова «турбулентность, турбулентность», слышится какое-то объявление. Кто-то толкает меня в плечо:

– Пожалуйста, пристегните ремень.

Я открываю глаза и вижу перед собой помогавшую мне стюардессу Ренату.

– Мы пролетаем зону турбулентности. Вы, наверное, не услышали объявление.

– Извините, – отвечаю я.

Еще не проснувшись как следует, я пристегиваю ремень безопасности. Громадный самолет трясет, даже багажные полки надо мной поскрипывают. Значит, я спала. Шторки иллюминаторов уже подняли, в салоне светло, перед пассажирами стоят подносы с завтраком, и все держат стаканы, чтобы чай, кофе и апельсиновый сок не расплескались в трясущемся самолете. Парочка, которая ночью была занята друг другом под одеялом, проснулась от глубокого и счастливого сна. С сияющими лицами они заглядывали друг другу в глаза. «Ах, сладкие сны молодости». Чьи это слова? Конечно же, Макса.

Я получила от него письмо. Он писал, что добрался благополучно и никогда не забудет прошлую неделю, а также спрашивал, как я. Сказать «из-за тебя у меня проблемы» я не могла, поэтому ответила коротко: «Хорошо».

19

На ночь я снова выпила препарат, и, когда утром проснулась, у меня болели все суставы. Волнение стало тому причиной или расстройство, но на мне не было живого места. С тех пор как вышла та статья, просыпаясь, я первым делом ощущала страшное уныние, будто что-то не так, будто произошла какая-то катастрофа. Затем осознание произошедшего пронзало меня, словно ножом. В тот день было то же самое. Подушка намокла. Я плакала во сне? Совсем не помню.

С болью я слезла с кровати, сняла с входной двери газету и с надеждой стала листать. Вторая страница – ничего, третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая, восьмая… Я все листала и листала и уже потеряла надежду, когда увидела маленькую заметку на двенадцатой странице.

ОПРОВЕРЖЕНИЕ ОТ СОТРУДНИЦЫ УНИВЕРСИТЕТА: «Я НЕВИНОВНА!»

В скандале, который уже два дня сотрясает Стамбульский университет, возникли новые подробности. PR-менеджер Майя Дуран, которую уличили в связи с приглашенным профессором Максимилианом Вагнером, сделала заявление, где назвала все клеветой.

Майя Дуран сказала нашей газете следующее:

«Наши отношения с профессором Вагнером были исключительно рабочими. Все ложь и клевета. Об этом ясно свидетельствует возраст и звание уважаемого во всем мире профессора, а также мой долг как турецкой женщины и турецкой матери. Я решительно отрицаю возведенные на меня обвинения».

Прочитав, я остолбенела. Конечно, хорошо, что текст напечатали, но я такого не говорила. Слова о турецкой женщине и знающей свои обязанности