Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

– Есть еще кое-что.

– Что? – спросил ректор.

– Сулейман, ваш шофер, попросил меня, чтобы я порекомендовала вам взять на работу его двоюродного брата. А когда я отказалась, он разозлился и решил отомстить, да еще и совершил преступление.

– Какое преступление?

– Он сказал, что в мерседесе не оказалось антикварной скрипки профессора, Ильяс может подтвердить. Мы поехали в автомастерскую и нашли ее в багажнике, завернутую в тряпки. Так что мы спасли скрипку и вернули ее профессору. Вот, визитка мастера Рызы, который был в мастерской и все видел.

Я положила визитку на стол ректору.

Мне казалось, что все препятствия на моем пути рушатся. Еще немного, и я одержу победу. Сулейман затрясся от страха лишиться работы.

– Из-за клеветы нечистого на руку шофера и лжи газеты, которая только и ищет случай вам навредить, вы опорочили честного и порядочного сотрудника, – продолжала я. – У меня есть сын, отец, мать бывшая учительница, я пользуюсь уважением в обществе. Не ожидала от вас такого к себе отношения.

Было видно, что ректор изменил свое мнение. Он вот-вот должен был встать и попросить у меня прощения. Я уже начала думать, что победила, когда в дело вмешался злосчастный генеральный секретарь.

– Могу я задать вам вопрос, Майя-ханым?

– Пожалуйста, ходжа.

– Когда профессора выписали из больницы, он был здоров?

– Да.

– А в «Пера Палас» работали батареи?

Я поняла, к чему он клонит, но, чтобы не портить о себе впечатление, продолжила отвечать на его вопросы, не раздумывая.

– Работали.

– То есть профессор не замерзал, как в Шиле?

– Нет, не замерзал.

– Тогда почему вы решили провести ночь в его номере, в его кровати? Это тоже были труды по спасению жизни?

– Нет.

– А бутылку «Мартеля» вы заказали, чтобы профессор согрелся?

– Я могу все объяснить. Профессор много страдал в жизни. В годы, когда он жил в Стамбуле, с ним произошла ужасная трагедия. Он рассказывал мне обо всем, мне хотелось его утешить.

На этот раз генеральный секретарь, не таясь, посмотрел на мою грудь и рассмеялся:

– Какой эффективный способ утешения!

Все, кроме ректора, засмеялись. Ректор, должно быть, любил меня и верил в мою честность, но молчал.

В тот момент я поняла, что проиграла. Теперь, что бы я ни сказала, они не станут слушать. Разговор коснулся интимной темы, а как только речь заходит о сексе, все остальное отступает на второй план.

– Мне очень жаль, Майя-ханым, – сказал ректор, – но после всего произошедшего мне трудно представить наше сотрудничество. Благодарим вас за вашу работу до сегодняшнего дня. Предпочитаете написать заявление по собственному желанию или быть уволенной за дисциплинарное нарушение?

Почему-то мне показалось, что и здесь нельзя делать паузу, и я ответила сразу:

– Я сейчас же напишу заявление.

Ректор оглядел присутствующих и, хоть и кратко, но задержал взгляд на каждом.

– Совещание окончено.

Я сразу встала и пошла в свой кабинет. Открыв на компьютере страницу «Ворд», я напечатала: «Прошу уволить меня, поскольку я подверглась беспочвенным обвинениям, а администрация университета отказалась меня поддержать. С уважением». Распечатав и подписав заявление, я оставила его на столе. Затем собрала с полок свои книги, взяла со стола фотографию Керема, выгребла скопившуюся в ящике ерунду вроде крема, расчески, капель для носа и, ни с кем не попрощавшись, навсегда покинула университет.

Конечно, были люди, как Нермин-ханым из архива, которым я хотела рассказать правду и с которыми хотела попрощаться, но в тот момент у меня не было на это сил – я едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Сев в такси, я горько разрыдалась.

Бедный водитель не знал, что и делать:

– Все пройдет, абла, не расстраивайся. Только смерть нельзя исправить.

Когда мы выехали к вокзалу Сиркеджи, я немного пришла в себя и успокоилась.

– Абла, хочешь, я тебе возьму чай с симитом? – предложил таксист.

– Нет, спасибо, но не хочу.

Мы пересекли Галатский мост и ехали через Каракёй. Городские пассажирские корабли приходили и уходили, а за ними следовали чайки. В воздухе пахло балык-экмеком, которым торговали с лодок.

– Абла, а балык-экмек взять? – снова спросил водитель. – Может, ты проголодалась. Я выключу счетчик, не волнуйся.

– Спасибо, – снова ответила я. – Спасибо большое, но ты меня просто довези до дома поскорее.

Бедный парень пытался помочь женщине в беде, но у него ничего не выходило.

По древнему анатолийскому обычаю, лекарством от всех бед была еда. Какое бы горе ни приключилось, еда лечит. Когда в Антакье умерла бабушка Айше, соседи целый месяц не позволяли нам готовить и по очереди накрывали стол. Еду ели «ради упокоившихся», будто душам умерших нужна была пища.

Однако я сердилась на тех, кто с современных материалистических позиций осуждал или высмеивал эти обычаи. Они были способом утешения, сложившимся за тысячелетия, и, по моему мнению, люди в них нуждались.

Когда мы приехали, таксист отказался брать деньги:

– Не стану же я зарабатывать, когда у тебя такое горе, абла! Пусть это будет от меня подарок! – повторял он.

На самом деле он не имел ни малейшего представления о моем горе, да и не хотел знать. Он просто видел человека в беде. Я с трудом вручила ему деньги.

Бросив вещи дома, я позвонила Тарыку, и он заехал за мной на своем шикарном «ягуаре». Кто знает, что подумают соседи, прочитавшие новость. Мало было престарелого профессора, тут еще появился молодой богач.

Тарык отвез меня в «Пейпер Мун». Я просила не ехать в этот дорогой ресторан, куда все ходили на других посмотреть и себя показать, но он не послушал. Знавшие его по имени официанты усадили нас за хороший столик и принесли гигантское меню. Я предоставила Тарыку выбирать.

Выбор его был действительно неплох. «Тебе сейчас надо хорошо питаться, чтобы быть сильной», – сказал он. Он думал в точности, как таксист. Один довольствовался купленным с лодки балык-экмеком, другой – рестораном мирового уровня, однако ход мысли был одинаковым.

Во всегда переполненном ресторане, где невозможно было найти столик, сегодня было относительно малолюдно. Кризис ударил по многим бизнесменам, и, хотя их потери не затрагивали траты на питание, они не хотели мозолить людям глаза, появляясь в таких дорогих заведениях. А бедняки сюда и не могли прийти.

Я переключила внимание на Тарыка, ресторан, еду, сидящих за соседними столиками, но боль внутри не проходила и то и дело вонзалась ножом в сердце. Я очень страдала от несправедливости и клеветы, а еще от поступка редакции.

Когда принесли еду, я спросила Тарыка, нашел ли он мне хорошего адвоката.

– Ты немного успокоилась?

– Что значит «успокоилась»?