Игра в прятки - Лора Джонс

Я внимательно осматриваю постельное белье, приподнимаю покрывало и в этот момент натыкаюсь на что‑то под кроватью. Наклоняюсь, стараясь не дотрагиваться до грязного пола, и вижу сундук. Мне уже чудится, будто я нашла, что искала, но, открыв крышку, обнаруживаю, что в сундуке нет ничего, кроме рисунков с изображениями цветов, пейзажей и птиц. Я поспешно запихиваю бумаги обратно в сундук и захлопываю крышку.

Раздосадованная бесплодными поисками, я направляюсь к двери, в последний раз обводя помещение взглядом. И тут что‑то заставляет меня остановиться. Очутившись в комнате, я не обратила внимания на пестрые пурпурные узоры на обоях, которыми оклеена эта комната, – просто решила, что они из тех, которыми Оберсты торговали многие годы. Но теперь я совершенно уверена, что передо мной только что мелькнуло знакомое лицо, уставившееся на меня. Я подхожу ближе…

– Что вы тут забыли?

Голос, внезапно раздавшийся из-за двери, заставляет меня невольно вздрогнуть.

– Мадемуазель Тибо, у вас сегодня необычайно низкий голос, – замечаю я, положив себе не оборачиваться. – Но это, конечно же, вы, ибо другому человеку здесь делать нечего, тем более благородному господину.

Зная, что это разозлит Жозефа, я усмехаюсь уголком рта. Но муж парирует:

– И тем более – вам.

Тогда я стремительно поворачиваюсь к нему лицом, и мои юбки взметаются над полом.

– Боже, супруг мой… Это вы!

– Убирайтесь.

Я меряю его взглядом с головы до пят.

– И не подумаю. Пока не объясните мне, зачем залезли сюда, как горностай на дерево.

– А вы как полагаете зачем? Мадам Шарпантье передала, что вы хотели меня видеть. И попросили ее отпереть эту комнату.

Я с улыбкой постукиваю ногтем по зубам, изучая желваки, играющие на щеках Жозефа.

– Да, я действительно хотела вас видеть, потому что мне нужно кое-что вам сказать, супруг мой. Я решила, вам следует знать. Это касается дела, которое недавно привлекло мое внимание.

В моей памяти всплывают ночь после бала и сцена, которую я наблюдала из окна на парадной лестнице. Моя камеристка и чернобородый, нежно прижимавшиеся друг к другу по пути в замок. Какая же близость должна была возникнуть между ними, чтобы у нее вырос такой живот!

– Ну? О каком деле речь?

Я не отвечаю. Пускай немного побесится.

– Прошу, объяснитесь, Ортанс, – настаивает Жозеф. – Просветите же меня. Что вам, по-вашему, известно?

Я снова улыбаюсь.

– Полагаю, что скоро тут появится кое-кто еще. Здесь, в замке, будет раздаваться топот крошечных ножек!

Сначала Жозеф просто смущается, а потом выглядит потрясенным.

– Но мы… – бормочет он, с трудом подбирая слова, – мы же не…

Я не могу отказать себе в непродолжительном удовольствии залиться смехом.

– Ну разумеется! О нет, я имею в виду свою камеристку.

– Вы помешались!

– Она ждет ребенка.

Жозеф тоже разражается смехом.

– Чушь! Это еще одна из ваших комбинаций. План по избавлению от нее. Но она не сделала ничего дурного.

– Au contraire [86], супруг мой. Это вовсе не комбинация, а чистая правда. И если, по-вашему, притащив сюда сразу после бала любовника, эта девица не сделала ничего дурного, поистине вы весьма снисходительный хозяин.

Я смотрю на Жозефа, который онемел от изумления.

– Вы даже познакомились с этим мужчиной, – продолжаю я. – На том самом балу. Чернобородый тип, всегда сцепляет перед собой кисти рук, будто не зная, куда их девать.

Лицо мужа мрачнеет.

– Убирайтесь!

Я невозмутимо добавляю:

– Ну, супруг мой, что вы обо всем этом думаете? Вы же знаете, как я порой люблю заглянуть к вам в голову и узнать, чтó там.

Я стучу по левому виску Жозефа подушечкой среднего пальца, ожидая, что он остервенеет и в будущем я смогу предаваться воспоминаниям о его несуразном, непомерном бешенстве. Это поможет мне коротать скучные долгие вечера. Но Жозеф не взрывается, похоже, пропустив мою шпильку мимо ушей. Он понижает голос и вполне отчетливо и спокойно произносит:

– Хотите, расскажу вам, что у вас в голове? Страх.

Это заявление столь нелепо, что мне хочется расхохотаться, но я не издаю ни звука.

– Ваша черствость и насмешки над окружающими – лишь броня, панцирь из приятных развлечений. Но за всем этим мишурным блеском, за вашей холодностью и колкостью скрывается страх, Ортанс. Под панцирем вы мягкая, бесформенная личинка. Не знаю, что случилось с вами в той раззолоченной конуре, где вы росли, но, Бога ради, если вы до сих пор не оправились от этого, то уже никогда не оправитесь.

Неожиданная горечь в его голосе изумляет меня, и я совершенно теряюсь с ответом. Больше того, острая, пугающая проницательность его слов оказывает на меня столь ошеломляющее воздействие, что я отвожу глаза.

И натыкаюсь взглядом на обои, на сценку, где изображена женщина, сидящая за письменным столом; за спиной у нее круглая клетка с зябликами. Я крепко зажмуриваюсь. Но безжалостный изгиб круглой стены по-прежнему стоит у меня перед глазами, точно в этой клетке заперта я сама.

Желая как можно скорее избавиться от этого ощущения, я подхожу к ближайшему стыку обоев и подцепляю его ногтями. Обои отходят от стены гораздо легче, чем можно было ожидать, и за несколько секунд я отрываю почти весь кусок. Испытывая невероятный прилив удовлетворения, я торопливо разрываю его на куски и тянусь к следующему, чтобы опять проделать то же самое и уничтожить следующую клетку с зябликами…

Меня оглушает душераздирающий, нечеловеческий вопль, полный невообразимого страдания. И лишь когда я снова поворачиваюсь к Жозефу лицом, попирая ногами клочки обоев, до моего сознания доходит, что этот звук издает мой муж: рот его разверзнут так широко, будто он пытается одним махом поглотить всю комнату.

Видение

Август, следующий месяц

Лара

Ноют ноги, лодыжки отекают и пухнут, я чувствую себя неповоротливой, как корова. И благодарна мадам за то, что она до сих пор не заметила моего состояния, хотя постоянное притворство утомительно. Мне приходится вставать под таким углом, чтобы мадам не увидела моих округлившихся форм, и каждое утро бинтовать набухшие груди. Я твержу себе, что надо продержаться еще несколько месяцев. А за это время попытаться решить, что делать дальше.

Сейчас утро, я застелила кровать покрывалом, привела себя в порядок и оделась при слабом свете, проникающем сквозь щели в ставнях. Но когда я собираюсь подойти и открыть их, меня вновь охватывает ощущение, что в комнате кто‑то есть. Я застываю, чувствуя странное жжение на коже, точно взгляд того, кто за мной наблюдает, подобен пучку крапивы. Я открываю рот,