Игра в прятки - Лора Джонс

Я вращаюсь на месте, описывая полный круг. Никого. Но ощущение меня не отпускает. Здесь несомненно кто‑то есть. Я снова поворачиваюсь и, когда мой взгляд натыкается на участок стены возле очага, поражаюсь тому, что вижу.

Там на фоне обоев стоит женщина, столь же реальная, как я. Руки у нее вытянуты вперед, как у Сид, когда та появилась из ночной темноты возле нашего дома, и она не двигается. Но, кажется, будто ей удалось вырваться и полностью отделиться от стены.

Она одного со мной роста и в платье того же покроя, что у меня. Вероятно, этой женщине все же не удалось полностью выпростаться из узора, ибо теперь я вижу, что ткань, из которой сшита ее одежда, украшена таким же рисунком, как на обоях. Беспокойные сценки облепляют тело женщины, пурпурный цвет, куда более насыщенный, чем на обоях, подчеркивает ее формы. Чудится, что ее платье целиком сделано из одних лишь обоев, точно ее обмотали бумагой от шеи до пят.

Но это не единственное, что заставляет меня похолодеть и задрожать. Лицо женщины погружено в тень, но одну деталь ни с чем не спутаешь. В верхней части ее головы виднеется узкая полоса, закрывающая глаза. В моей памяти всплывают тот давний день на фабрике, фигурка с завязанными глазами, из ниоткуда появившаяся на клочке обоев. Вот почему эта женщина вытянула руки перед собой! Она играет в жмурки. Сердце у меня в груди колотится и трепыхается, как пойманная в силок птичка.

Трясущимися руками я распахиваю ставни, впуская в комнату свет, и почти украдкой, едва не закрывая глаза пальцами, оглядываюсь на участок стены у очага. Женщины там больше нет. Она опять затерялась среди пестрых сценок на обоях, растаяв, как призрак, и вновь слившись со стеной. Я пытаюсь отдышаться, заклинаю себя успокоиться и перестать бояться этой комнаты, этих обоев. Сейчас мне надо думать о ребенке. Но, как бы я ни старалась, мои мысли поглощены случившимся…

Я спешно направляюсь к винтовой лестнице, минуя полосу обнажившейся штукатурки на стене, розовой, как дохлый лосось, с бахромой рваных обоев по краям. Тетушка объяснила, что ущерб был нанесен в результате действий мадам. Все, на что я способна, – это удержаться от того, чтобы закончить работу хозяйки, сорвав со стены оставшиеся обои и бросив их в огонь. Я закрываю дверь, поворачиваю ключ в замке и со всей возможной быстротой устремляюсь по винтовой лестнице вниз.

Рассыпанные цветы и бабочка

Лара

Приоткрыв дверь в спальню мадам, я вижу, что та все еще спит, тихонько похрапывая, безразличная ко всему миру, а ее маленький песик свернулся клубочком рядом, на бирюзовой подушке. В отличие от хозяйки, Пепен бодрствует. Заметив мое появление, он выпучивает угольно-черные глазки, словно в ожидании драмы.

Занавеси в спальне мадам задернуты с вечера, однако света, проникающего сквозь ставни, хватает, чтобы царящий там беспорядок предстал передо мной во всей своей красе. Покрытый коврами пол усеян разнообразными предметами – их будто смыло за борт при кораблекрушении. Кофейные чашки и веера, парики и цветы из крашеного шелка, флаконы с духами и дорогие украшения валяются в беспорядке, точно осколки разбитой жизни.

Похоже, мадам ночь напролет извлекала из сундуков, коробок и комодов все, что у нее еще осталось, подобно ребенку, который вытаскивает из ящика игрушку за игрушкой, чтобы покрутить их в ручках, позабавиться и тут же бросить. У меня сводит живот. Дитя внутри меня снова шевелится, и я внезапно испытываю отчаянное желание обнять его.

Обойдя кровать, я тянусь за ночным горшком, который следует опорожнить, и мое внимание привлекает какой‑то отблеск. Изнутри маленького стеклянного футлярчика в серебряной оправе, напоминающего миниатюрную витрину, исходит ярчайшее ультрамариновое сияние, подобное тому, что излучает редкий сапфир. Я наклоняюсь, поднимаю вещицу и разглядываю ее на ладони: к кусочку темного бархата пришпилена большая голубая бабочка с тончайшими, как кружева, крылышками, заключенная в изящное обрамление, точно драгоценный осколок расписанного вручную китайского фарфора. Это яркое, трепещущее существо кажется еще живым, готовым вот-вот выпорхнуть из футляра.

Очарованная бабочкой, я бездумно делаю шаг, не заметив валяющуюся на полу зубьями вверх вилку для фруктов. Она вонзается в подошву моей туфли, и я изо всех сил стараюсь заглушить срывающийся с губ стон и сохранить равновесие. Надо переступить, но на полу некуда поставить ногу. Поневоле ухватившись за изножье кровати, я бросаю взгляд на спящую хозяйку, заклиная ее не пробуждаться.

Мадам сонно приоткрывает веки и устремляет на меня пронзительный взгляд.

Горькие плоды

Ортанс

Прошлой ночью кошмар повторился: металлический скрежет, бесконечный и неумолимый круговорот. Но на сей раз его сопровождали слова, произнесенные мужем в башне, они отдавались у меня мозгу, как барабанный бой на эшафоте.

Поскольку было ясно, что заснуть у меня получится только после рассвета, я желала, чтобы меня еще несколько часов не беспокоили. И теперь смотрю на глупую девицу, которая таращится на меня, одной рукой держась за изножье кровати, а в другой сжимая какую‑то безделушку.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я, узнав в безделушке свою засушенную бабочку.

– Прошу прощения, мадам, я пришла, чтобы помочь вам умыться и одеться.

– Приходи через два часа, – закрывая глаза, говорю я, полагая, что этих слов будет достаточно, чтобы услать ее прочь.

– Мадам желает, чтобы я убралась тут, пока она почивает?

Я приподнимаю с подушки щеку и устремляю на камеристку сверлящий взгляд.

– Ни в коем случае. Вещи лежат на полу не просто так. Возвращайся сюда, когда велено, и я скажу тебе, чтó с ними делать.

Девица по-прежнему колеблется.

– Прочь! – взрываюсь я и швыряю в нее первой попавшейся под руку подушкой. Затем снова опускаю голову и вижу, что наволочка вся в белых волосах.

Когда камеристка возвращается, я все еще лежу в постели. Заснуть мне так и не удалось, а посему я обдумывала свои дальнейшие действия. За эти часы у меня созрел план, и я не понимаю, то ли меня тошнит от его безрассудства, то ли хочется расхохотаться до слез.

Я наблюдаю за тем, как девица раздвигает занавеси, распахивает ставни, опускает на прикроватный столик поднос. С тех пор, как я в последний раз удосужилась спуститься на завтрак в столовую, прошло несколько месяцев: общество Пепена – гораздо более приятное начало дня, чем компания моего мужа. По крайней мере, песик не стремится с самого утра напиться