Душа Лахора - Читра Банерджи Дивакаруни

ответственность за наши трагедии? Мне ее поведение кажется покровительственным. Особенно мне больно узнать, что Далип катает на спине ее сына, словно слуга. Совершенно неуместное поведение для махараджи. Но как ему это объяснить, не зля и не травмируя его?

Когда Далип гордо говорит мне, что он прекрасный охотник и меткий стрелок, один из лучших при дворе, я наконец могу ответить искренней похвалой:

– Наверное, у тебя это от отца: он был лучшим охотником в Пенджабе. – Я описываю охоту на дикого кабана, которую любил Саркар, как он всегда ехал в первом ряду группы охотников и храбро выходил на яростного зверя с одним копьем, безо всякого ружья.

* * *

По мере привыкания друг к другу мы с Далипом начинаем разговаривать о более мрачных вещах и делимся болью разлуки.

– Меня отправляли то в одну тюрьму, то в другую, всё дальше от Пенджаба. Я была совсем одна, даже без Манглы, которая могла бы меня утешить. Никто не сообщал мне новостей о тебе, сыночек. Хуже всего, что мне даже не дали с тобой попрощаться.

– Я вернулся из Шалимара, а ты исчезла, Биджи, и Мангла тоже. Никто мне не говорил, что с тобой случилось. После этого мне невыносимо было заходить в Мусамман-Бурдж, где мы жили с тобой. Без тебя мне трудно было засыпать по ночам. Химе приходилось сидеть на полу у моей постели и держать меня за руку.

– В Шейхупуре и Чунаре я была совсем одна и в отчаянии. Я очень старалась сообщать тебе новости, отдавала свои украшения охранникам, чтобы они пересылали тебе письма, но, похоже, они меня обманывали.

– Да, я ничего не получал. А потом вдруг резидент объявил, что мне следует переехать в Фатехгарх. Я был там несчастен, скучал и чувствовал себя совсем одиноким. Те друзья, которые у меня еще оставались, жили в Лахоре. Я никому не жаловался, но постоянно злился. Больше всего злился на тебя за то, что ты уехала: мне сказали, что ты меня бросила. Иногда заявляли, будто ты сошла с ума. Мне не с кем было общаться, кроме Лоджинов и британских мальчиков, которых они приводили со мной играть. Постепенно я привык к такой жизни. А потом захотел стать похожим на англичан.

– Когда тебя заставили отказаться от Пенджаба, я пришла в бешенство. Может быть, именно из-за этого бешенства я твердо решила сбежать – и сбежала, хоть меня и сторожили. Я чуть не замерзла до смерти, пока переходила горы по пути в Непал под видом паломницы, чтобы обмануть преследователей. Это разрушило мое здоровье, но я ни о чем не жалею. По крайней мере, я оказалась на свободе.

– Ты такая храбрая! Не знаю, сумел бы я так поступить. Узнав, что ты в Катманду, я отправил тебе много писем. Даже платил посланникам, чтобы они тебя посетили. Наконец я понял, что ты ничего не получаешь, а посланников к тебе не допускают. Тогда я сделал вид, будто мне ужасно хочется поохотиться на тигра, – и вот он я!

Мы заговорщически улыбаемся друг другу. Как мы хитро обошли иностранцев!

Проходят три дня. Не могу сосчитать, сколько мы смеемся и плачем. Я заказываю ладду – Далип говорит, что до сих пор их обожает, – и кормлю сына ими с рук, как в детстве. Он спит на диване в моей гостиной, а не в своем роскошном номере, потому что хочет быть рядом со мной.

– Мне приятно ночью слышать твое дыхание, как когда я был маленький.

И что самое важное, мы принимаем решение: больше мы не расстанемся.

* * *

На следующей неделе Далип едет к Каннингу и сообщает ему, что мы решили жить вместе в Индии. Генерал-губернатору это не нравится: он боится, что наше совместное присутствие в Индостане приведет к беспорядкам. Он шлет сообщение в Англию и ждет ответа парламента. Тем временем Далип каждую неделю пишет Лоджинам, сообщая им о наших планах. Не понимаю, зачем им знать, но ничего не говорю. Много лет Лоджины заменяли Далипу родителей. От Арура Сингха, молодого сикха, который последние несколько лет служит моему сыну в Англии, я узнаю, что Далип в знак уважения даже зовет Лоджина ма-баап, «мать и отец». Когда я это слышу, у меня приливает кровь к голове. Я в гневе и за себя, и за Саркара. Но заставляю себя сохранять спокойствие. Лоджины крепко въелись Далипу в душу. Чтобы от них избавиться, потребуется продуманная стратегия.

Пока Далип общается с генерал-губернатором или ездит охотиться на птиц в сельскую Бенгалию, я расспрашиваю Арура о моем сыне, стараясь узнать как можно больше. Юноша хорошо знает Далипа, его сильные и слабые стороны, при этом верен своему господину и заботится о нем. Так что вполне естественно, что мы становимся союзниками. Арур религиозен и тоже считает, что со стороны британцев неправильно было заставлять ребенка перейти в другую веру.

После разговоров с Аруром я понимаю, как британцы продолжают обманывать моего сына, пряча свою хитрость за фасадом доброты, столь тщательно выстроенным, что они, наверное, сами в него верят. Когда Арур рассказывает мне, как Далип радуется своим дням рождения, потому что королева о них помнит и шлет ему подарки, я прихожу в ярость. Она все у него отобрала! А теперь ей хватает наглости отправлять ему лошадь, собаку или кольцо со своим миниатюрным портретом и считать это великодушием. Она даже смеет называть его «мой черный принц».

Он не твой, Виктория. И никогда не будет твоим, если у меня все получится.

А потом я думаю: да какая разница! Теперь сын останется со мной в Индии. Мне больше незачем переживать о власти иностранцев над ним.

* * *

Но я слишком рано преисполнилась уверенности в себе. Власти в Индии долго обсуждали с английским парламентом, как поступить с неудобными матерью и сыном, обменялись множеством телеграмм. Наконец Каннинг сообщает нам о решении правительства: мы с Далипом можем быть вместе, только если оба поедем в Англию. Иначе ему придется вернуться одному, и поскорее.

Далип расстроен и запутался: расстроен из-за того, что правительство вот так лихо решает за нас, как нам жить, а запутался потому, что в глубине души во многом чувствует себя британцем. Арур рассказывал, что в Индии моему сыну не по себе среди «туземцев», как он иногда называет наш народ, и ему хочется «домой». Дополнительно осложняют ситуацию мои чувства: я ненавижу британцев и буду несчастна, живя среди них, и сын об этом