Крушение - Виктор Серж

Он с усмешкой открыл глаза, увидел серовато-рыжий скалистый холм, на котором точно ковчег высился собор Нотр-Дам-де-ла-Гард, чья колокольня походила на поднятую руку. Притворство, мелочная торговля амулетами! Против пикирующих бомбардировщиков амулеты не слишком помогут! Не во что верить, и уже давно. «Я больше не могу быть один, надо на этой неделе подцепить какую-нибудь норовистую девчонку… Только это развеет скуку». Будем ходить в кино, устраивать друг другу сцены, она окажется наивной глупышкой, дурочкой из переулочка — вот это и есть совместная жизнь. Если бы он сказал такое Анжеле или Хильде, ясные черные глаза омрачились бы осуждением, словно сказали бы: «Как вы грязны», — а холодные серые глаза стали бы непроницаемы. Анжела, Хильда — их он сторонился. Что они могли понять в человеке, который пропитался грязью сточных канав Парижа, который познал всю скотскую сущность двуногих, который знал, что не во что верить и ничего не поделать? «Невинность, — сказал он им как-то, — нечасто я с ней сталкивался с тех пор, как мне стукнуло восемь… А до восьми лет мы не невинны, мы просто сопляки… Это сомнительный товар, которым шлюхи торгуют на рынке. Такая тонкая штука, которую потерять легче, чем гнилой зуб. Тогда мы видим жизнь такой, как она есть, и угораем со смеху потихоньку».

Взволнованный своими горькими мыслями, он посмотрел на людей, которые прошли под окном: пожилой мужчина в шубе, седобородый, этакий патриций, знававший лучшие времена, под руку с дамой моложе годами, державшейся прямо и отстраненно, — итальянские политические беженцы, друзья доктора Ардатова. Воображают, будто знают, как устроен мир, но не могут уразуметь, что на жалком вращающемся шарике нет для них места. Думайте, анализируйте на протяжении полувека — чтобы девятнадцатилетний пилот бомбардировщика разрешил весь вопрос за сорок секунд! Прошли два стройных негра с густыми шапками курчавых волос, у одного в руках гитара, перевязанная зеленой лентой, сенегальцы или ниамейцы, охотники посмеяться и стянуть, что плохо лежит, но сейчас серьезные, как архиепископы. Бонвиваны, наслаждающиеся жизнью в нищете, как наслаждались бы спелым арбузом, но, когда одного из таких находят с головой, пробитой бутылкой, этому не придают никакого значения, лишь «Пти Марсейе»[193] напечатает о происшествии три строчки. Один черномазый замочил другого — никому от этого ни жарко, ни холодно, жизнь, даже тех, кому она дорога, стоит недорого. Неожиданно показалась стайка мальчишек, тот, что бежал впереди, прижимал к груди испуганную кошку.

Они собираются утопить бедное животное, злобная мелюзга, маленькие убийцы, хотя это не их вина. Ну а кто виноват? Кошка, раз уж она попалась. Прошли хорошо одетые господа в низко надвинутых котелках, со скованными жестами, явно обсуждавшие какое-то темное дело… Подонки, подонки мы все, от первого до последнего!

Жюстиньен отошел от окна и понял, с чем пытался бороться все утро, — с чувством тревоги. Беспричинная тревога одолевала его всегда неожиданно, примерно раз в неделю, после дурных снов, остающихся в памяти лишь обрывками: бесконечный коридор, ведущий на кладбище, мертвец в морге, вдруг открывающий глаза… Красные стены бара Дюпона у площади Клиши, которая расширяется, качается, точно под ней волнуется океан, за черным игорным столом отрезанная у кисти рука раздает карты, каждая карта превращается в портрет, на пепельницу карабкается скорпион… Сны безумца? А вы уверены, что вы сами не безумны? — Он бесшумно закрыл дверь на два оборота ключа, проверил предохранитель браунинга, достал из-под кровати кожаный чемоданчик, открыл его, и на черное покрывало высыпались золотые, серебряные часики-браслеты, украшенные маленькими бриллиантами, квадратные мужские часы с кожаными ремешками, хронометры «Лип», любимые сельскими жителями, сверкающие, чудовищные побрякушки.

Сверившись со своими старыми стальными часами, Жюстиньен стал заводить все эти часы одни за другими, устанавливая стрелки на точное время — время не стоит обманывать… А затем опускал их обратно в чрево чемоданчика. С первыми часами всегда было трудно, его нервные пальцы переводили стрелки вперед — Лоран, время нельзя обманывать, с сотворения мира лишь время не лжет, все проходит, мой друг, все проходит в свой час. Он знал, какие часы спешат, какие отстают — последние он не любил и осуждал, ибо отставать никогда нельзя, а к первым относился с пониманием и теплотой, мы же всегда торопим время… Каждую неделю необъяснимо уверенным движением он выбирал одни часы и уносил прочь. На этот раз его взгляд, брошенный наудачу, остановился на пятиугольном циферблате с римскими цифрами, с браслетом из светлой кожи на большую руку. Это значило — долгая жизнь, энергия, удача и в конце утопление, не такая уж плохая судьба. Закрыв чемоданчик и водворив его на место, Жюстиньен почувствовал вкус к жизни.

Он спустился на первый этаж и уселся на террасе кафе «Золотая рыбка», где стояли лишь два круглых стола и четыре металлических стула, выкрашенных грязно-коричевой краской. Какой-то художник, примитивный визионер, яркими пастозными мазками расписал интерьер маленького бара, покрыв стены фресками, изображающими марсельский карнавал вперемешку с рыбами, цветами и сладострастного вида фруктами, карнавал без масок, все лица в толпе казались масками, более уродливыми, грубыми, трогательными и живыми, чем настоящие лица. «Обалдеть! — воскликнул Жюстиньен, когда впервые вошел в кафе. — Хозяин, а что стало с придурком, который такое намазюкал?» «Да проходимец какой-то, — раздумчиво ответил хозяин. — Его вроде бы шлепнули в Сен-Лоран-дю-Марони, как я слышал…» — «И все же, скажу я вам, ему повезло!» Физиономия хозяина на минуту выступила из густого дыма, и с улыбкой дохлой трески он произнес: «Я тоже всегда так думал». С тех пор Жюстиньен почти каждый день заходил в это кафе по утрам выпить «национального» кофе с сахарином. Он сидел нога на ногу, облокотившись о стол, зажав в пальцах «голуаз», и наслаждался этими минутами. Сегодня было холодно и хмуро, краски поблекли, и город стал напоминать парижское предместье, но Жюстиньен чувствовал себя превосходно. Жинетта, с плоской грудью под шерстяной кофтой, подошла обслужить его и бросила вишенку в водку, которую подала в чашке, потому что в это время не разрешалось торговать спиртным. Официантка, с мускулистой шеей и миндалевидными глазами, немного похожая на китаянку, знала, что этот приветливый клиент немного посвящен в ее дела, так как комнаты их были рядом.

— С личной жизнью в порядке, Жинетта?

— Да, так оно и есть. Пусть он меня и поколачивает, он все равно очень мил.

— Он отличный парень, — ответил Жюстиньен убежденно. — Достаточно только взглянуть на него. У него есть характер.

— А то! — фыркнула Жинетта.

Прежде чем отправиться в путь, Жюстиньен