Крушение - Виктор Серж

На беженцев смотрели косо. Почему они не хотят вернуться к себе? Они что, предпочитают есть чужой хлеб, вызывать рост цен, клянчить пособия в мэриях, красть велосипеды на дорогах? Время от времени Легион устраивал парады на площадях, в церквах шли торжественные службы, улицу Жан-Жака Руссо переименовали, потому что автор «Общественного договора» сеял самые вредные иллюзии. Он действительно верил, что человек от природы добр? У нашего поколения на этот счет свое мнение.

Улицу Жана Жореса переименовали. «Ах, этот? Да он больше сделал для развала Франции, чем сотня бронетанковых дивизий!» — «Но позвольте, месье, бронетанковых дивизий еще не было в то время, когда Жорес боролся за социальную справедливость. Разве мы оказались бы так слабы, если бы построили более справедливое общество, если бы Европа…» — «Во всяком случае, месье, учителей, которые поддерживали культ Жореса, нужно уволить или отправить в концлагерь, я так считаю!»

Улицу Пьера Кюри, проспект Эмиля Золя, бульвар Анатоля Франса переименовали: инородец (ну да, женившийся на инородке[189], и что с того?), писатель, копающийся в отбросах, и антифранцузский Франс, не будем о них. Господа в черном присутствовали при выносе бюста Марианны из парадного зала мэрии. «Отнесите его в подвал, — негромко советовал один из них рабочим, — и постарайтесь не разбить». Кто знает, пока ничего не закончилось, может, Марианна еще пригодится?

Все эти события значили не больше, чем победы люфтваффе, перестановки в стабильном правительстве Виши, бои в Эфиопии… Действительность начиналась с продовольственных карточек, очередей у лавочек, цен на морковь, питательных качеств белки, ястреба, вороны, жирных карпов, выловленных в дворцовом пруду. Действительность начиналась с увольнений франкмасонов, социалистов, коммунистов, радикал-социалистов, с двоемыслия, с попыток слабых убедить себя, что начинается новый период истории, когда нужно покориться, искренне, если возможно. Действительность, сжимающая горло как тетива лука, которой монголы душили пленных, представала в виде почтовой карточки со штампом концлагеря № 214. Мне сказали, что это под Кенигсбергом, а где он, Кенигсберг? — В Восточной Пруссии, недалеко от Данцига. — А, Данциг, о нем писали в довоенных газетах. — В Кенигсберге философ Иммануил Кант… — Ах, нет, не говорите мне о философах, особенно фрицах! Мой мальчик жив, а что будет с ним через месяц? Они держат в своих лагерях половину нашей молодежи, но отпустят ли их, после победы или поражения, как вы думаете, мадам? — Ватикан ходатайствовал о наших пленниках, милочка, в Виши назначили министра по делам военнопленных, он сам воевал, еще на той войне, он слепой и человек сердечный. — А еще говорят, мадам, что он стал глухим и немым, чтобы остаться в этой должности со своей сердечностью…

Открытки с условными фразами приносили известия из оккупированной зоны. «У меня все хорошо, тетя Эло-ди больна» — значит, в тюрьме? «Мы отметим день Святого Витта у дяди Буфета, будут танцы…» Вы поняли? Они будут плясать перед пустым буфетом — пляску Святого Витта…

Нервы у всех на пределе. Почтальон приносил открытки, исчерченные синими полосами: «не пропущено, содержание должно быть чисто личным». А вы пробовали соевую колбасу, месье? По правде сказать, выглядит она не очень, похожа на дерьмо, но, в конце концов, говорят, в ней есть растительное масло; да и манчжуры, если верит слухам, едят ее сотни лет. — Повезло манчжурам! А пожалуй — достаньте мне фунт, вы же дружите с колбасницей…

В газетах печатались объявления о розыске пропавших родственников. Прежде этими рубриками пользовались бойцы, отбившиеся от своих частей… Мадам Пьер Дюран из Валансьена будет благодарна за любые сведения о своих детях, Иве, семи лет, и Селине, тринадцати лет, потерявшихся на дороге из Гере в Лимож, писать в Ним, вознаграждение гарантируется. Капрал Матье из Бове, находящийся в Гапе, разыскивает свою жену Элизу, в девичестве Вандевр, бежавшую в Тур… Вообразите себе всевозможные трудности.

Офис по делам беженцев собрал миллионы досье такого рода; в кино показывали девушек, которые старательно перебирали эти груды заявлений, и бабушка, заливаясь слезами, находила своих потерянных внуков благодаря заботливой администрации… Верьте тому, что показывают в кино! Пухленькая кинозвезда, сияющая улыбкой, хорошо питающаяся, в белом платье под бой барабанов вручала знамя молодым солдатам в белых перчатках и лихо надвинутых на ухо беретах… Пальмы на берегу Тихого океана в лунном свете, юная голливудская актриса, затянутая в серебристое платье, падала без чувств на руки отважного джентльмена, красавец убийца в вечернем смокинге — бесстрастное лицо крупным планом — появлялся среди танцоров, веселые чернокожие музыканты, сыщики, старые банкиры… Кульминационная точка сценария — зал можно взволновать, лишь разделав на экране индейку, ах, ох, ооо! Диктор радио напоминал, что Жанна д’Арк спасла родину, а маршал принес себя в дар Франции; кофейный паек сократится с 1-го числа, неотоваренные купоны на сахар можно будет использовать до 10-го. Филипп Анрио[190]в «Гренгуаре» требовал запретить развод во имя торжества семейных ценностей. Анри Беро[191] писал, что английский — даже не язык, а жалкий диалект… Комиссия перемирия требовала от властей департамента перечень всех имеющихся запасов. Она уже конфисковала автопокрышки.

Шаррас утрачивал вкус к жизни. Критический час для него наступал каждый день, когда он отправлялся на почту. Стоя в конце очереди, он завидовал низенькой хромой женщине, которая уходила с письмом в руках. Он закрывал на минуту глаза и думал; «Успею ли я досчитать до 30, пока очередь не продвинется?» На счете 23 стоявший перед ним демобилизованный в коричневой гимнастерке делал шаг вперед. Шаррас неотрывно смотрел на почтовую служащую, так внимательно следил за руками молодой женщины, что у него пересыхало в горле. А для сотрудницы почты облик этого старика накладывался на множество лиц, которые проходили перед ней за день. Она взяла желтый конверт. «Бартельми Шаррас?» Старик сглотнул слюну. «Нет, Огюстен, Огюстен, мадемуазель…» Для него никогда ничего не было. Анжела… Он мысленно звал Анжелу. Люди, многое пережившие, знают, что тоска бесполезна и лишь тяжким грузом ложится на душу. Разумнее было бы сказать себе, что, скорее всего, никаких известий и не будет. Что значит один потерянный ребенок, когда гибнет целая нация, многие нации?

Шаррас уходил постаревший, стараясь ни с кем не столкнуться, ибо глаза застилал туман. Садился на скамейку во дворе, под магнолией с жесткими листьями, набивал трубку, но забывал разжечь ее. Постарайся не думать ни о чем, Огюстен… На самом деле это нелегко. Не мы думаем, а мысль живет в нас своей жизнью. Там и заставал его Жюльен холодными вечерами, похожего на брошенную у дороги корягу. Жюльен сразу все понимал и