Крушение - Виктор Серж

грубые манеры. Бомбежка Лондона сорвалась, это очень важно. Предательский поступок Геринга делает мирные переговоры невозможными[172]. Ты понимаешь: лорды в состоянии отправить своих детей в Канаду, но весь народ не может туда перебраться…

— Продолжаешь питаться высокой политикой, Якоб, у тебя луженый желудок… А что станет с нами в обществе будущего, когда оно начнет порождать гуманитарные цветочки и бюрократические грибы?

Кааден давно не сердился на этого невротика. Он снисходительно наблюдал, как извивалась среди выжженной травы серая ящерица, пытаясь бежать.

— Продолжим жить, а если нас не станет, будут жить другие.

— А корабль?

— …В море, снова в море, но у нас намечается другой, более надежный план. Из Сета в Валенсию собирается выйти одно каботажное судно… Три тысячи франков. Высадку капитан берет на себя…

— …И испанская тюрьма бесплатно? Muchas gracias![173]А визы?

— Госдепартамент[174] изучает списки, это может продлиться еще месяц или два. У тебя шансов больше, чем у меня, писатели пользуются приоритетом… Гондурас — слишком дорого и сомнительно. Мексика — для испанцев, подлинных или мнимых. Сан-Доминго — для евреев, у которых есть покровители в Нью-Йорке. Сиам[175] — недорого и без проблем, но ненадежно — не доедешь. Выездные визы дорожают, в Виши цены утроились; Комитет не потянет.

— Ясно, — с горечью произнес Черняк.

— Комиссия перемирия прибыла в Монпелье, шерстит списки иностранцев[176].

Черняк отыскал на дне кармана скомканную бумажку — предписание. Кааден, нахмурив брови и плотоядно искривив губы, хмыкнул. «Отыскали тебя, старик. Плохо дело…» И беззаботным тоном: «В этом отделе распределения три недели назад насмерть забили испанца. Но иногда оттуда и выходят. Могу предупредить аббата Мюнье, он постарается что-нибудь сделать для тебя. Но я бы посоветовал тебе смыться. Мы можем ненадолго укрыть тебя здесь: будешь изображать батрака на ферме, ворочать вилами навоз, задавать корм лошадям, сажать капусту, прямо по Вергилию[177]. Я тебе дам военный билет одного подрядчика, и ты тихонько двинешься в Марсель…

— Без пропуска?

— Увы! Будешь ехать деревенскими автобусами по проселкам, за неделю доберешься… Могу также дать тебе карточку выборщика. Но разве ты похож на выборщика из департамента Эро по имени Ипполит-Сезар Никез?.. Черняк, завтра же займусь твоими сборами.

Кааден подбросил в руке свои кузнечные клещи, их рукоятка блестела от пота. Черняк смотрел на иссушенную, мертвую землю.

— Ладно, — произнес он наконец, — пойду погляжу на море… «Кукушка»[178] еще не скоро поедет обратно… Слушай, меня бесит твой инструмент!

Кааден зашвырнул клещи в бурьян.

— Да, погляди на море. Я каждый раз возвращаюсь оттуда с новыми силами… Дойди до Скал, они образуют мыс, огромный гранитный зуб, обломанный с краю, но все же вгрызающийся в море. Волны ведут с ним бесконечный бой, не гневаясь, не отчаиваясь. Это энергия мира, свободная, предоставленная самой себе… Под водой скользят большие желтые рыбы, радующиеся жизни… Ты увидишь чистую энергию…

— Хватит, — сердито бросил Черняк. — Чистая энергия… All right[179]. До завтра.

Слово «чистая» затронуло в нем какую-то щемящую струну. Черняка ©кружил полуденный жар. За порыжевшими полями начинались песчаные отмели. Каменистая дорога отлого спускалась к Скальному Зубу. В раскаленном мареве казалось, что над землей колышутся прозрачные язычки пламени. Выбеленные солнцем камни слепили глаз. В этом пекле Черняк словно истончился, съежился, как бумажная фигурка, охваченная огнем. Он шел пошатываясь, размахивая руками, словно танцевал, легкое головокружение мешало думать.

«Ну что, шут-дионисиец, где же твоя тень? Ты остался без тени?» Он рассмеялся во все горло. Тень его, тоже съежившаяся под полуденным солнцем, темным мотыльком трепетала под ногами. «Растопчи то, что от нее осталось…» Одиночество, камни, редкие колючие кусты и песчаная отмель ослепительной белизны мерцали в жарком мареве. «Чистый абсурд… Французы придумали прекрасное определение для неба без облаков — чистое…» Пылающее солнце в зените равнодушно царило над миром. «И никаких воспоминаний, о чудо! Прочь их зловещую тень… Вероника — чистая…» Смех его не нарушил кристальной ясности пространства. Стал слышен тихий монотонный шум моря.

Скальный Зуб наискосок вдавался в яркую синеву Львиного залива, его блестящие черно-лиловые камни местами точно опалили языки невидимого пламени, оставив рыжеватые пятна. Какой параноик придумал геометрию? Космические формы бросают ей вызов. Все разумное — ложь… К вершине скалы вела узкая, но удобная тропка, огибавшая два обвала, где фантастические нагромождения камней терялись в кипящей пене волн; но в нескольких метрах от мальмстремов[180] в миниатюре море успокаивалось и тихо покачивалось в летаргии. В сиянии воды и неба ровная линия горизонта точно подернулась фиолетовой дымкой. Атмосфера, стратосфера, эфир, безвоздушное пространство, ставшее видимым: эфир — всего лишь метафизическая выдумка физиков… Черняк, не чуя ног, почти бесплотный, направился к этому краю света. Его точно уносило жаркое дыхание полудня. Осознание иной реальности вдруг ненадолго вернулось к нему: «Чертовы визы, к черту! Прогнившая Европа… Америка, пьяная от долларов, электричества, эгоизма…» И Черняк зашвырнул вызов в Службу по делам иностранцев, мерзкий бумажный комок, в беспечальный пенный гейзер, пронизанный искрящимися радугами.

Скальный Зуб завершался высоким крутым выступом, вздымающимся словно Гималаи — на сорок метров. Столкновение волн, их яростные удары, шум подводной канонады с высоты этой устремленной в небо гранитной шпоры виделись красивыми жидкими кружевами. Карел-Черняк сел на краю пропасти, перед безмерным миром, свесив ноги. Комическое убожество его ботинок цвета птичьего помета, купленных на площади Республики, а теперь повисших над морем, отвлекло его, показалось унизительным. Поджав ноги, он с отвращением расшнуровал ботинки и столкнул их со скалы. Заштопанные, влажные от пота носки, потершиеся на пальцах и пятках, вызвали еще большее омерзение; он снял их и бросил через плечо, чтобы не осквернить подвижную чистоту пенных кружев. Не стоило кидать туда мои штиблеты. До каких пор я буду делать глупости? Его голые ноги под беспощадным светом выглядели плачевнее всего. Он поднял взгляд на блестящий, точно стекло, горизонт, который начал кривиться в дугу… Глаза Черняка наполнились слезами, хотя в голове звучал неудержимый смех. Неожиданно просто он наклонился вперед, над бездной, глубоко вздохнул и легко оттолкнулся от земли, вытянув вперед руки, точно силясь расправить отмершие крылья.

XVIII

Железная дорога

Добравшись до станции в опасной зоне, Огюстен Шаррас и Жюльен Дюпен не знали, что делать дальше. Жюльена пробирал страх, он бегал в сортир каждые десять минут. Шаррас по-отечески ворчал: «Мне тоже иногда случалось дрейфить, Жюльен, как при Нев-Шапель в 1915-м[181], в час X, когда нам в окопах раздали водку.