Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

И вот что получилось.

– Ведьма учёная и ведьма прирождённая суть два разных зла, – сказал он, не закрывая книгу, а лишь отводя от неё глаза. – Одно зло от естества исходит, другое в людском миру зарождается.

Тотчас ему в ответ прилетело:

– Хоть меня молнией зашибёт, хоть сосед дубиной по голове – мне-то не легче.

– От молнии нет спасенья. А с соседом можно мирно дело решить, – негромко возразил пришлый.

– Что вор на Большой дороге кошель отнимет, что я снесу в приказную избу подать – одинаковый убыток…

– Не всё счётом решается. Тать ограбит, так спасибо что не зарежет. А в казну снесёшь – она тебе защиту поставит от ляха, свея, от лесного лиходея…

Далее – остывали, склонялись к шутке хожалые умники. Главное – сломили они гордость в парне, низвели до беседы.

От сердца у них отлегло. И когда грамотей снова уткнулся в книгу, они отнеслись к этому с полным пониманием.

29

Ровно тянулся обоз, с редкими остановками для починки.

Разносилось по-над дугами: «С Бого-о-ом!» – и лошадки опять налегали.

Звякнет узда, фыркнет конь, харкнет мужик, и снова потом до следующей остановки слышится только змеиный шорох полозьев и негромкий говор путников.

На одном из таких перелогов недалеко от городка Берёзова вдруг в голове обоза раздался грозный окрик. Завязалась перебранка.

Светлые глаза Ипата налились озорной молодецкой слезой.

– Не всё горлом, ино и кулаками, – сказал он Марусе, уходя на звуки свары.

В толпе ямщиков кого-то тузили.

Ипат услыхал:

– Вора поймали! Вали волка на холку!

А казнимый вопил:

– Напраслина-то вам отрыгнётся, мужики!

Ипату показался знакомым этот голос. Он протиснулся к толкотне и увидел Клима Шумилова – без шапки, в разорванной на груди рубахе и заломленными руками.

Толковали вокруг, что это первый негодяй при Большой дороге, жаль не с поличным скрутили, а лишь по злой памяти.

Как ни дик был взгляд у бродяги, как ни вертел он головой в попытках освободиться, но всё же приметил знакомое лицо – ту самую соломинку для гибнущего – узнал Ипата.

– Ипатушка! Земляк! Сродник! – захрипел Клим. – Нет на мне греха – хоть на нож!

– Не клянись матка, не рожать дитятка, – злорадно ответили ему и пуще заломили сустав.

– Мы ведь с тобой одного завода порода – синцовского! – голосом крови кричал Клим, взывал к сердцу – диким предсмертным воплем исходил.

Не думал не гадал Ипат, что случай выведет его в судьи. От его слова зависело поведут ли Клима к ратману на расправу, или отпустят на поруки. Выговорил Ипат льготу для земляка. После чего пронеслось у него над ухом:

– Ты его выручил, а он тебя выучит…

Истина изрекалась не ко времени.

Ипат стоял оглушённый собственным милосердием.

30

Ночь была только вверх открытая. Далеко на подлёте угасали всякие лучики. На земле не в чем было звёздочкам отразиться: на дороге снег нечист, уезжен, посыпан навозом и сенной трухой.

Стали.

Зажгли по концам обоза нодьи, чтобы волков отпугнуть. И сами возле этих скоропечек разлеглись на лапнике.

Избитый Клим в рваном зипуне жался к огню. Сидел нахохлившись как подранок. Не узнать в нём коршуна. Глаза сонные. Крылья бровей опали.

И полгода не прошло, как они последний раз виделись с Ипатом у смолокурни на Пуе – лихим казаком подскакал тогда Клим к бондарне.

Потом тоже, в красной рубахе и сапогах с отворотами, выслеживал Ипата до Берёзовых шиверов в надежде на захват смоляного каравана.

Отважно воевал с ратманом Глазовым. По корчемной (контрабандной) тропе скакал в обход засад. И, как всегда на рысях, стремительнее ему думалось, – так и тогда в седле торкнуло в голове – плюнуть на смоляной куш до поры до времени.

Подождёт Ипат.

И Клим с корчемной тропы ломанулся по лесному бездорожью на запад. Вольный дух понёс его на Онегу. В той дали, полагал, и слава его не выдаст, и добычей он не будет обделён: подсохнут обонежские дороги и валом повалят по ним через Долматово в новопрестольный град Питер царёвы закупы – самое раздолье для ушкуйника.

Ну, а с холодами намеревался нападчик и смоляное дело довести до конца – выстеречь Ипата на Большой дороге. Дожать увёртливого. «К декабрю созреет, в самой поре будет земеля, – думал Клим. – В самой сласти – с тугой мошной».

Но загад не бывает богат. С Онеги он едва ноги унёс от тамошних спорователей с кистенями, а в родных местах чуть вот было самосудом не убили.

Но зато теперь на ночлеге опять как бы лично Бог усадил его плечом к плечу с Ипатом, думал Клим. Только руку протяни – тут и кошель на гайтане. Наконец, слава тебе Господи, посчастливится.

Дерзко мыслил проклятый, хотя вид имел жалкий и замашки побирушечьи. Скрёб по полушубку Ипата чёрными ногтями. Собакой заглядывал в глаза. Дикого зверя в них и не разглядишь. За ужином такую былину сочинил о притеснениях и потерях на Онеге, что впору подаяние отсыпать.

Вот уже и накормил его Ипат жирным кулешом, и шерстяными портянками одарил, и посулил на своём коште довезти до родной Синцовской, прямо до дому, а Маруся всё не оттаивала. Она и взглянуть на Клима не желала, не то чтобы заговорить.

Приметила бабьим острым зрением в слезящихся глазках проходимца ядовитые огоньки. Даже будучи на краю дней своих, постреливал он на людей беспощадно, испепеляюще.

Такой и в гробу укусит.

Повидала Маруся нищих, в том числе и ложных, но в этом мрак душевный почуяла она обжигающий.

31

Легли спать.

И гревь, и сыть не разморили бродня. Покой после трёпки не расслабил. Наоборот, решительная сила прилила к сердцу, жилы собрали тело в комок.

А сознание, низвергнувшееся в бездну, достигло адского озарения. И настал миг в этой непроглядной зимней ночи, когда слепая ярость кинула Клима на Ипата, принудила душить мужика посохом поперёк горла.

Полы истлелого зипуна накрыли Ипата с головой. Перед глазами тьма, в нос шибает смердящим тряпьём, гнилым дыханием.

Трещат хрящи в горле.

В потёмках пазухи убийцы, как в потёмках жуткого сна, задыхаясь, Ипат будто проваливался в пасть аспида, чувствуя при этом, как чьи-то ледяные пальцы змеятся по его груди в поисках кошеля с деньгами.

Исхудалое тело Клима недостаточно оказало подспорья его злой воле. Позволило вырваться стону из груди Ипата.

Всей силой нутра вострубил человек о возможной скорой своей кончине.

Растревоженная Маруся вскочила на ноги, выхватила из костра