Призрачные воины - Лючия Сен-Клер Робсон

откуда-то из темноты донеслись тяжелые шаги и тихое металлическое позвякивание. Пачи зарычала, а шерсть у нее на загривке встала дыбом. Рафи успокаивающе положил руку на спину собаке и вместе с Цезарем, разинув рот, воззрился на призрака, вышедшего к костру. Призрак нес на плече свернутое одеяло, уздечку и украшенное золотистыми кольцами седло, придерживая все это левой рукой. В правой руке он сжимал кавалерийскую шашку в ножнах, держа ее примерно посередине длины. Шашка покачивалась при ходьбе, время от времени задевая кольца, отчего и получался звякающий звук.

— О боже, — выдохнул Цезарь.

Рафи был потрясен не меньше его. Все считали, что рядовой Джон Тиль мертв. Сержант уверял, что своими глазами видел, как под Тилем пал конь. Остальные подчиненные сержанта ехали на лошадях по двое и едва смогли добраться живыми до лагеря с фургонами. Апачи убили под всадниками троих скакунов.

— Я позову сержанта. — С этими словами Цезарь скрылся в темноте.

Джон Тиль кинул уздечку с седлом на землю. Рафи протянул ему флягу, и рядовой озадаченно на него посмотрел. Вода сейчас была на вес серебра или даже золота.

— Пей сколько хочешь, — предложил Рафи. — Завтра мы доберемся до реки.

— Может, оно и так. — Не выпуская из рук саблю, солдатик запрокинул флягу. — У меня целые сутки ни капли во рту не было, — признался он. — Как остальные? Все живы?

— Все, — кивнул Рафи.

— Вам рассказали, что случилось?

— Говорят, когда вы вошли в ущелье, апачи открыли огонь по арьергарду.

— Они несколько часов поливали нас свинцом и осыпали стрелами, а мы толком понять не могли, откуда ведется огонь. Капитан послал вперед стрелков — и мы пробились к старой станции дилижансов. Она сложена из камня — укрытие отличное, да только воды там нет. Сперва отмахать шестьдесят километров, а потом шесть часов сражаться — и всё на одной кружке кофе. Мы чуть не сдохли. Но надо было сражаться. Мы знали: не доберемся до речки — считай, мы трупы.

— А как же гаубицы?

— Пока мы их сняли с мулов и собрали, уже стало смеркаться. Потом одна из них перевернулась. А расчет другой гаубицы отступил в укрытие — апачи палили так, что хрен высунешься.

Прибежал сержант, на ходу заправляя рубаху в брюки.

— Боже всемогущий, — покачал он головой, принимаясь застегивать мундир. — Что случилось?

— Апачи убили подо мной коня. — Тиль без сил опустился на бревно.

— Мы решили, тебе крышка.

— У апачей однозарядные мушкеты, а у меня винтовка «генри». Она помогла мне держать их на расстоянии. К вечеру у меня подошли к концу патроны. Я решил, раз уж все равно погибать, последний оставлю для себя. Ну а предпоследним угощу кого-нибудь из краснозадых. Я выбрал самого здорового. Настоящий великан со взорванной курицей на голове;

— Со взорванной курицей? — не понял сержант Мейнард.

— Ну… там у него перья во все стороны торчали. Я как увидел, вспомнил про своего старшего брата. Он однажды взял большущую шутиху, привязал к одной из наших кур и подпалил запал. Ну и всыпала же ему мама за это…

— Ты попал? — Рафи догадался, о ком из апачей идет речь. Ему вспомнилось, как Красные Рукава всякий раз выпрашивал у него табак и спички. И еще он подумал о том, как жестоко обошлись с вождем старатели в Пинос-Альтосе. Однако, несмотря на это, Рафи не мог вызвать в себе сожаление при мысли о гибели вождя.

— Я попал ему в грудь, и дружки его куда-то утащили. Я слышал, как они скачут прочь. Я снял шпоры, собрал вещи и со всех ног кинулся сюда.

— Теперь мы знаем характер местности, врасплох нас уже не застанешь, — промолвил сержант. — Завтра мы покажем, на что способны гаубицы. Разрывные снаряды Генри Шрапнеля заставят Кочиса пожалеть о том, что он появился на свет.

* * *

Крадущий Любовь тихо похрапывал за каменной стеной. Говорливый и Мухи-в-Похлебке крадучись приблизились к свернувшейся на одеяле Лозен и присели на корточки.

В призрачном лунном свете девушка не моста разглядеть их лица и руки, но знала, что друзья, как и она сама, перемазаны пороховой сажей. Весь день Лозен стреляла из мушкета, и ее мучила жажда, которую не удалось бы утолить парой глотков воды, оставшихся в ее фляге. Язык стал как одеяло, а в горло будто насыпали репейника.

Во время боя она потратила много воды, пытаясь остудить замок и ствол мушкета, но стоило воде соприкоснуться с металлом, она, шипя, испарялась. Лозен заряжала и стреляла — в этом была некая упорядоченность, совсем как в работе по возведению каменных укреплений, вот только жара мучила куда сильнее. Даже сейчас, в ночной прохладе, Лозен не могла забыть мушкет, жгущий руки, словно раскаленные угли.

Она села, завернувшись в одеяло, а Говорливый и Мухи-в-Похлебке привалились спинами к стене.

— Синемундирник попал Старику в грудь, — тихо произнес Говорливый.

Лозен почувствовала, как по спине прошелся холодок. Красные Рукава встал во главе своего племени еще до ее рождения. Ее брат Викторио, Тощий, Чейс, Локо и даже Длинношеий в Мексике полагались на мудрость и советы могучего вождя.

— Где он? — спросила она.

— Его люди решили отвезти Красные Рукава к бледнолицему лекарю в Ханосе.

— Кто-нибудь из его отряда остался?

— Нет, все уехали. — Говорливый выдержал паузу. — Некоторое время назад фургоны синемундирников добрались до каменного жилища. Разведчики сказали, что путь повозок не составило труда отследить по павшим в дороге лошадям и мулам. Фургоны все же дотащились до цели.

Все апачи прекрасно понимали, что в фургонах, скорее всего, пули, порох и прочие припасы для синемундирников. Лозен знала, что у Говорливого не осталось ни стрел, ни пуль. Под конец он швырялся в синемундирников камнями, а когда это не остановило солдат, бросился на них с ножом. Воины стали называть его Кайтеннай — Сражающийся без Стрел.

Пули и порох подошли к концу почти у всех, и лишь у немногих еще оставалось несколько стрел. Никто не думал, что потребуется столько пуль, чтобы прикончить синемундирников.

Посовещавшись с Чейсом, вернулся Викторио. Он сел рядом с Лозен, обхватил руками подогнутые ноги и тихо затянул боевую песню. Под нее девушка и уснула, привалившись к стене. Она проснулась перед рассветом, разбуженная перекликающимися песнями металлических рожков и дудок синемундирников и рокотом барабанов.

Это была песня без слов, но именно ею синемундирники всякий раз встречали новый день, столь же неизменно, как сама Лозен, Викторио, Колченогий и Бабушка читали утренние молитвы. Песню врагов девушка хорошо запомнила после того, как всю ночь наблюдала за скотным